Книга Правила одиночества - Самид Агаев

— Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами — так говорила моя мама.

— А почему у вас только к гладильной доске такое отношение? — спросила Маша. — А остальное имущество?

— Остальное не мое, — пояснил Караев, — я снимаю эту квартиру. Здесь моего — только эта доска, картины на стенах и кактусы на подоконниках.

— Ничего себе, — поразилась девушка, — снимаете такую большую квартиру, один! А мы в общаге живем вчетвером в одной комнате. Какой смысл платить лишние деньги? Я-то думала — у вас семья.

— Ну почему сразу семья, а не, допустим, клаустрофобия?

— А у вас клаустрофобия? — спросила Маша.

— Ненавижу эту женскую манеру отвечать вопросом на вопрос. Нет, у меня мизантропия.

— Честно говоря, я не знаю, что все эти словечки обозначают, — призналась Маша, — а семья — это первое, что пришло мне в голову.

Маша подошла к висевшей на стене картине и стала протирать раму. Затем перешла к другой. Картины висели на каждой стене, их было около десятка: пейзажи, натюрморты. Протерев раму, Маша некоторое время рассматривала картину, затем бралась за следующую. Караев наблюдал за ней, медля уходить.

— Вы художник? — спросила Маша.

— Нет, — ответил Караев, — я инженер-технолог пищевого производства, специализировался на консервировании продуктов.

— Зачем же вам столько картин? Вы что же, всюду их возите с собой? Странно.

— А ты хотела бы, чтобы я возил с собой консервы?

— Нет, просто вы технарь, я подумала…

Она не договорила, и Караев, не дождавшись окончания фразы, пояснил:

— Видишь ли, дорогая, дело в том, что я не только технарь — я еще и эстет.

— Господи! — шутливо взмолилась девушка, — как же с вами сложно; вы и технарь, и эстет, еще и мизантроп. Чем же, интересно, вы в Москве занимаетесь?

— Торгую на рынке. Помедлив, он добавил:

— Ну вот мы и спустились с небес на землю.

— Как же вы — с такими способностями — и на рынке торгуете?

В голосе девушки звучало плохо скрываемое злорадство.

Караев долго подбирал слова для ответа.

Комбинат, на котором он работал, обанкротился в первый же год перестройки. Некоторое время он торговал на рынке иранским ширпотребом, менял валюту, перепродавал мандарины. Устроиться на работу в городе не было никакой возможности. Все предприятия в скором времени остановились, а в бюджетных организациях вакансий не бывало годами, а если и появлялась, то для поступления на работу требовалась взятка, которую Караев не в силах был заплатить. Приятель, местный судья, будучи как-то раз в подпитии, сказал ему, что для того, чтобы стать судьей в городе, нужно заплатить взятку в пятьдесят тысяч долларов. «Так вот, — продолжал судья, — чтобы человеку окупить свои расходы, нужно невиновного посадить и виновного отпустить, за мзду, естественно». В любом случае, даже если бы кто и ссудил Караева деньгами — а судья предлагал свою помощь — Караев не смог бы работать, так как не располагал таким завидным характером, чтобы вымогать у людей деньги и безмятежно жить после этого. Кроме того, ежемесячно чиновник любого уровня обязан был передать вышестоящему начальству определенную сумму. Почти вся государственная машина Азербайджана работала по такому принципу. Деньги у населения вымогались даже там, где, казалось бы, не за что вымогать. Один из его нынешних работников, молодой азербайджанец, гражданин России, хотел жениться на девушке из Азербайджана. Когда он пришел с ней в тамошний ЗАГС, с него потребовали справку о том, что у него в России нет жены. Он вернулся в Москву, пошел в районный ЗАГС, попросил справку. «Мы не даем таких справок, — плохо скрывая раздражение, сказала заведующая. — И у вас в Азербайджане об этом прекрасно знают, и все равно продолжают гонять сюда людей». Парень вернулся, но убедить работников азербайджанского ЗАГСа в том, что он не женат, не сумел. Документы не принимали до тех пор, пока он не дал взятку.

Караев поездил по России, Украине, Белоруссии, затем вспомнил студенческие годы и подался в Москву. Пытался устроиться по специальности, но государственные предприятия находились в состоянии коллапса, а частные пищевые производства только проходили пирожково-чебуречную стадию. Многие его однокурсники работали в системе Агропрома. Пользуясь связями, стал заниматься посредничеством, купил торговую палатку на окраине города, затем взял в аренду продовольственный рынок.

— Ничего не поделаешь, — наконец сказал Караев, — голод не тетка. Жизнь навязывает нам свои суровые условия существования. В нашем городишке, на юге Азербайджана, в советские времена находился крупнейший в стране консервный комбинат. Я работал на нем начальником лаборатории. Вообще-то я институт в Москве закончил. С большим трудом выправил себе назначение на малую родину, а должен был ехать на Кубань. Десять лет я проработал на комбинате. Потом началась перестройка. Союз развалился, комбинат стал. Это надо было видеть. В воздухе царило ощущение катастрофы: склады переполнены, все дороги на подступах к комбинату забиты многокилометровыми очередями, грузовики, трактора с прицепами, в кузовах помидоры, под палящим солнцем, и запах гниения на всю округу. На этом предприятии работала половина нашего города. Впрочем, что говорить — то же самое происходило во многих городах, во всех республиках бывшего Союза, только в различных вариантах.

— Мои родители тоже часто жалеют о распаде Союза, — сказала Маша, — особенно мама: у нее сестра живет в Риге, тетка моя, безвыездно живет, боится, потому что если она приедет маму навестить — ее обратно могут не впустить. Она прожила там всю жизнь, а теперь их не хотят признавать гражданами Латвии.

— Что характерно, — заметил Караев, — если бы подобное происходило в Азербайджане, сейчас бы вопль стоял на всю Россию, а прибалтам все сходит с рук. Как только они ни гнобят русских — все молчат, словно в рот воды набрали. Когда их долбаную телевышку захватил спецназ, вся российская интеллигенция на уши встала, а сейчас такое ощущение, что она стоит раком.

Маша кашлянула.

— Извини.

— Ничего, мой папа тоже любитель крепких выражений. Нашему поколению, наверное, никогда не понять ваше, я часто спорю с родителями. Как можно жалеть о Советском союзе? Ведь вы жили при коммунистическом строе — железный занавес, отсутствие демократических свобод…

— Мы не жалеем, — мрачно произнес Караев, — мы испытываем ностальгию. Это была прекрасная страна, и ее создавали отнюдь не коммунисты. Советский союз возник не на пустом месте. Была великая Российская империя. Большевики лишь поменяли название. А что сделала эта шпана — пользуясь отсутствием батьки, собралась, быстренько подмахнула бумаги и объявила себя свободными; ели-то от пуза они давно, но хотелось, чтобы об этом весь мир узнал. И ведь какая странная закономерность наблюдается: во всех республиках правят бал оголтелые, в прошлом коммунистические бонзы. Люди, клявшиеся в верности коммунистическим принципам, теперь поборники демократического образа жизни, они теперь президенты, бывшие секретари компартий, стукачи, надзиратели, комитетчики. Оказалось, что в душе они все были демократы и диссиденты, просто время было такое…