Книга Потерянный среди домов - Дэвид Гилмор

– Поскольку вы так разговорчивы сегодня утром, мистер Олбрайт, почему бы вам не сообщить нам о пер – вой проблеме скорости.

– Ну, я не совсем готов, сэр, – сказал я.

– Что такое?

– Этот конкретный раздел.

– Вы хотите сказать, что вы не сделали домашнюю работу.

Он к тому же был ничтожеством.

После обеда я увидел в коридоре английского парня.

– Я устраиваю маленькую вечеринку, – сказал я.

Сердце колотилось, но я все равно его пригласил. Он был очень польщен. Вблизи он, правда, оказался не таким уж ослепительным. Немного притворный и напыщенный, словно копировал своего папочку или что-то в этом роде, словно знал, что его долг – производить на людей впечатление в чужой стране, и он играл эту роль до конца.

– Ужасно мило с твой стороны, – сказал он. – Другой бы парень не осмелился.

Понимаете, что я имею в виду. Словно я полное дерьмо. Но я боялся, что он увидит по моему лицу, что я чувствую, и поэтому принялся ржать, как гиена, мотая головой, как будто он сказал самую смешную вещь, которую я слышал в своей жизни. Должно быть, мы являли собой своего рода блестящее зрелище. Отойдя в сторону, я испытал что-то вроде тошноты, словно я был сделан из фольги. Черт побери, подумал я, это все пончик.

Но это была отличная афера, эта история с вечеринкой. Мгновенная сила.

Возьмем, к примеру, Джорджа Хару. Он был в двенадцатом классе, на год старше меня. Играл в хоккейной команде, и я ненавидел его с тех пор, как он сказал какую-то пакость о моем умении забивать голы. (Правду сказать, шайба нагоняла на меня страх.) В любом случае как-то вечером прошлой зимой я играл принимающим. Я был в команде Джорджа и, естественно, принял шайбу, а когда наши ребята выиграли по очкам, стал носиться по катку с воплями: «Мы выиграли! Мы выиграли!» Джордж дождался, когда я заткнусь, а потом сказал: «Что ты подразумеваешь под словом «мы»?»

Понимаете, что я имею в виду. Настоящий козел, но он был больше меня и вульгарный, костлявое лицо без выражения, прилизанные волосы – он в чем-то пугал меня. Он походил на такого сорта парня, который может разбить тебе губу и не чувствовать потом из-за этого никаких угрызений совести. В любом случае, по очевидным причинам, я не особенно выказывал, какое питаю к нему отвращение. Другими словами, я говорил ужасные вещи о нем, но никогда ему лично. В конце концов, со своей стороны я имел для этого средства. Он слышал, как я сказал кое-что по пути в гимнастический зал, и факт в том, что я немного повысил голос, проходя мимо него, так чтобы он не пропустил ни слова. Он мог быть хорош на хоккейной площадке, но он жил чертовски далеко от школы, и иногда я видел, как он смотрит на меня из окна отцовской машины, когда я болтаю с девчонками из Епископской школы. Позже в тот день, уже после спортивных занятий, я вырвался, словно ураган, в боковую дверь школы, и там стоял Джордж, ожидал на парковке, когда отец его заберет. Он выглядел в своем роде таким одиноким, пиная ногой школьную сумку, убивая время, словно парень, у которого впереди ничего нет, так что я испытал к нему даже что-то вроде прилива сочувствия.

– Эй, Джордж! – проорал я.

Он перестал пинать сумку и подождал, пока я подойду поближе. Он держал руки в карманах, словно ему было немного неловко. Я подошел прямо к нему:

– Эй, парень, хочешь прийти ко мне на вечеринку?

И угадайте, что он сказал?

Говорю вам, на миг я почувствовал, словно я – мэр города.

Через несколько дней мы отправились навестить старика в клинике. Она была расположена в довольно милом местечке, если вам нравятся такого рода вещи, примерно в получасе езды за городом. Что до меня, я всегда нервничаю, покидая город. Я чувствую, словно бы что-то теряю. Можете это назвать дырой в моей личности, чем угодно, мне просто не по себе от всего этого пустого пространства и когда рядом никого нет. Предполагалось, что Харпер тоже поедет, но он в последнюю минуту отвертелся, сказал, что у него занятия крикетом. Точно.

В любом случае это место представляло собой большой старый загородный особняк. Даже физическое его окружение казалось приглушенным, словно кто-то сказал птицам заткнуться, раз они не понимают значительности ситуации: все эти богатые парни свихнулись, пытаясь убить своих жен и выпить антифриз. Или тревожась из-за денег и разбивая соусники, как мой папаша.

Как обычно, мама первой отправилась его повидать. Я ждал снаружи. Смотрел на старую Клеопатру, бряцающую по коридору в драгоценностях и с сигаретой в длинном мундштуке. На самом деле она была довольно дружелюбной. Очень болтливой. Может быть, она была выпивши. Я полагал, что любящие детки сунули ее сюда, потому что ее было чересчур много, чтобы держать дома. Я хочу сказать, что пятнадцать минут было вполне нормально, но невозможно представить, чтоб это являлось к тебе на кухню в восемь часов утра. Я хочу сказать, есть одна вещь в сумасшедших людях: у них так много энергии, они всегда настроены на что-то, проекты, преобразования. Все такое. Она, между прочим, не теряла времени даром и сообщила мне, что ей нужно поговорить с доктором о чем-то, что происходит во Франции.

Десять минут прошли. Из комнаты моего папаши не раздавалось ни звука, даже никто не выглянул. Я не знал, что они там делают, и начал испытывать неловкость. Сестры смотрели на меня, проходя мимо. Так что я пошел бродить по коридорам. Там было много струящегося света, записанной музыки и все очень цивильно. Но когда я свернул за угол, то услышал стон, идущий из-за двери, по-настоящему ужасный, стон конца света, словно хотя бы одну из сумасшедших личностей не волновало, что о ней подумают. Это было так больно, словно смотреть, как рождается животное, и бояться, что из тебя вырвется «мать-перемать». Я заторопился обратно к комнате отца. Я не стал ждать, нет, я просто ворвался в дверь.

Мама сидела на кровати, держа его за руку, и я слышал, как он сказал: «Во мне больше нет уверенности». Потом он увидел, что я стою там, и обычное выражение нетерпения и раздражения проявилось у него в лице. Он тут лее закрылся.

– Одну минутку, – сказал он, словно я был идиотом, словно я вломился на свадьбу весь в джеме и кошачьей шерсти. – Твоя мать побудет здесь.

Я снова вышел в коридор, немало оскорбленный. Когда меня отталкивают вот так, у меня в теле появляется ощущение какой-то металлической пустоты, и я не могу избавиться от него, пока не пожалуюсь тому человеку, который заставил меня это чувствовать. Но с моим папашей… Он был человек старой школы, если я об этом не упоминал – он не считал, что я имею права возражать. Так что вам никогда не удалось бы сделать это с ним. Он делал вас больным от ярости и полным планов проткнуть его вилами.

Я взглянул на медсестру, которая смотрела на меня. Даже моя осанка изменилась. Я прислонился к стене и скрестил руки. Это, во всяком случае, было нечто знакомое. Потом я вспомнил почему. Именно так я стоял в коридоре, когда меня выкидывали из класса за то, что я козел. Точно таким же образом.