Книга Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский

От княжьего рыка вся усадьба пришла в движенье. В воздухе зашумело — это тысячи готовившихся к отлету грачей взмыли с построек и деревьев. Небо из серого сделалось черным, в нем точно черви зароились. Но в доме было по-прежнему тихо. Наконец в покосившемся флигельке, что притулился сбоку господского дома, в окне второго этажа, показалось заспанное детское личико, сменившееся испуганным лицом старика. Через несколько секунд его обладатель, в ночном колпаке, фланелевом халате и тапочках на босу ногу, мчался к приезжему по хрусткой ломающейся грязи, причитая на бегу:

— Проспал! Ведь проспал, отец родной!

Это был дворецкий князя Африкан Егорович Курицын, прозванный меньдюком за черные, глубоко посаженные глаза и длинные седые усы, свисавшие от ноздрей наподобие шнурков. Каясь и охая, старик толкнул тяжелую, нехотя открывшуюся дверь и отступил, впуская хозяина в пенаты.

Из прихожей, швырнув тулуп и шапку на грязный пол, Чернолусский прошел в светлую гостиную с наборным паркетом, давно не вощенным и изрядно подгнившим по углам. Князь по-медвежьи облапил изразцовую голландскую печь и застонал от наслаждения.

Дворецкий с нежностью смотрел на него.

— Егорыч, а я тебе подарок привез, — отогревшись, сказал князь. Глаза его насмешливо вспыхнули.

— Подарочек? — растроганно пробормотал дворецкий.

— Идем, покажу!

Выйдя на террасу, князь приказал убрать с повозки рогожи. На дне, вмерзшая боком в промороженную солому, лежала волчица. Ее мощные лапы были стянуты веревкой и привязаны к неструганой жердине. Из-под веревки кровоточило, и так же сочились кровью сосцы зверя, отчего солома под ней стала розовой. Мутные глаза были полузакрыты, и если бы не часто вздымавшаяся грудь, можно было подумать, что зверь мертв. В нос резко ударило псиной и мочой. Старик отшатнулся. Князь весело заглядывал ему через плечо.

— Хороша зверюга?

Вернувшись в дом, князь, однако, сделался мрачным.

— Егорыч, ты почему не в доме ночевал?

— А потому не ночевал, батюшка, — отвечал дворецкий, — что в доме стало нехорошо-с.

— Что значит нехорошо-с? — усмехнулся Сергей Львович. — Привидения в нем, что ли, поселились?

— Уж не знаю, как это назвать, но только нехорошо-с, — продолжал дворецкий.

— Подай мне хересу!

— Хересу, батюшка, нету.

— Как это нету? — рассвирепел Чернолусский. — Выпил, что ли?

— Я хересу отродясь не пил, — обиделся дворецкий. — Вы его с приятелями выпили.

— Так пошли мальчика к Дардыкину!

— Не стану я мальчика к Дардыкину посылать, — заупрямился Африкан Егорович. — Ему ничего там не дадут, кроме подзатыльников. А не хотите ли моей сливяночки выпить? Чистый медок-с!

— Твоей сливяночкой только клопов морить, — проворчал князь. — Подай водки!

— Хорошо ли, отец, водку с утра пить?

— Хорошо, нехорошо… Делай что сказано!

Князь уже готов был взорваться, но, зная упрямый характер дворецкого, решил действовать лаской.

— Замерз я, дядька, — жалобно сказал он. — Замерз, и растрясло меня. Без водки не засну.

Обращение «дядька» возымело магические действие. Лицо дворецкого расплылось в улыбке, руки задрожали, а в глазах появилось выражение рабского восторга.

— Уж принесу, принесу! Не подать ли еще малосольной капусточки?

— Неси, брат, и капусточку…

Дворецкий принес на подносе штоф с водкой, хрустальную стопку и миску, от которой шел свежий капустный дух, и тихонько вышел.

Выпив водки и не притронувшись к закуске, Сергей Львович воспрял духом и только тогда заметил на ломберном столе письмо. От письма пахло гречневой кашей. На конверте неровным и, как сразу определил князь, женским почерком было написано: «Его Сиятельству, Князю Чернолусскому». Вскрыв конверт, Чернолусский прочитал: «Светлейший Князь! — и самодовольно усмехнулся. — Помните ли Вы еще меня? Помните ли Вы ту, что стала нещасной по Вашей милости? Или вы давно выбросили меня из своево жестокова серца? Князь… Все видит Бог, Князь…»

Он зевнул и бросил письмо на стол.

В дверь тихонько постучали.

— Входи, Африкан Егорович…

Старик с осуждением взглянул на ополовиненный штоф с водкой и стал ворошить в камине потухший каменный уголь.

— Следователь вчера были-с.

— Курослепов! — оживился князь. — Я его, михрютку, люблю!

— Ольга Павловна исчезла.

— Что ты мелешь! — закричал князь.

— Вернулся лесничий домой с ярмарки, а дочки нету. Ни дома нету, ни в городе нету. Он всех спрашивать. Приказчик Дардыкина ему и говорит: мол, видели вашу Оленьку ночью в княжеской коляске. Лесничий к исправнику. Исправник с Курослеповым сюда. Но я им обыск делать не позволил. Хозяина, говорю, дожидайтесь…

— Ступай, Егорыч… — задумчиво сказал князь. — И вот еще… Снеси-ка ты, братец, что-нибудь к ростовщику.

Дворецкий покачал головой и вышел. В прихожей он едва не столкнулся с таинственным существом. Совершенно лысое, облаченное в пестрые лохмотья, существо это маячило в дверном проеме и сверлило дворецкого безумным взглядом.

— Африкан! — трагическим голосом провозгласило существо, оказавшееся древней старухой. — Это он приехал?

Дворецкий почтительно приблизился к ней и крикнул в ухо:

— Это не он, маменька! Это их сиятельство приехали!

Глава четвертая

Вирский

— Любопытная вещица, не так ли?! — не удержавшись, воскликнул Барский, заглядывая через плечо Джона в книгу. — Обратите внимание! В небе «точно черви зароились»! Это он о грачах. Реалистически очень точно. С другой стороны — прямое влияние декадентства. В то время обожали заигрывать с небесами. Одни запускали в них ананасом, другие видели там червей.

— Как вы думаете, — спросил Джон, — для чего здесь эта мать дворецкого? Она не играет в сюжете никакой роли.

— Для вящей убедительности, мой друг, — ответил Барский. — Вы позволите называть себя другом? В этой книжке самое замечательное то, что полностью придуманный сюжет наполняется живыми деталями. От письма пахнет гречневой кашей. Изумительно! Сразу понятно, что письмо от мещанской или купеческой дочки. Князь соблазнил ее, она, возможно, забеременела… А этот уголь в камине? Нетрудно догадаться, что действие происходит в южной части средней России. Где-нибудь за Тулой, где мало лесов.

— И еще эта Оленька! — возбужденно подхватил Джон.

— Ну, тут вы не правы. Таких Оленек, дочек лесничих, в русской литературе конца прошлого века было пруд пруди. Чехов даже высмеял этот тип в «Драме на охоте».

— Я не читал «Драму на охоте», — сказал Половинкин.