Книга Слепой. Танковая атака - Андрей Воронин

Ничего этого Александр Иванович сейчас не видел: перед его глазами, как на экране, одна за другой разворачивались картины жестоких танковых боев. В мутное от зноя полуденное небо неподвижными черными султанами поднимались дымы от подожженных точными попаданиями машин, в клубах поднятой гусеницами пыли сверкали вспышки выстрелов, вздыбливались косматые кусты разрывов, ревели мощные моторы, с лязгом барабанили по броне осколки, и с глухим похоронным звоном падали на стальной пол боевой машины дымящиеся снарядные гильзы.

За всем этим воображаемым шумом Лялькин далеко не сразу расслышал и еще позже осознал, что доносящиеся откуда-то звуки раздаются наяву, а не внутри его головы. Остановившись на углу, там, где улица, как река в квадратное озеро, впадала в площадь, он прислушался и удивленно задрал над оправой очков жидкие рыжеватые брови: в самом деле, откуда-то слышались до боли знакомые звуки – рев мотора, стальной рокот зубчатых передач, а также лязг и скрежет коверкающих асфальт гусеничных траков.

– Совсем с ума посходили, – вслух посетовал Александр Иванович, на ум которому первым делом пришел пьяный бульдозерист, решивший посреди ночи сгонять за добавочной дозой самогона и не придумавший ничего умнее, как использовать в качестве транспортного средства вверенный ему тяжелый гусеничный механизм.

Звуки приближались. Они доносились из темного устья боковой улицы, застроенной, как и большинство улиц в Верхних Болотниках, деревянными частными домишками. Лялькин шагнул вперед, вытягивая шею, чтобы поскорее рассмотреть недоумка, в этот поздний час отправившегося на поиски крупных неприятностей, и тут же попятился, холодея при виде того, что с обманчивой неторопливостью выползало на площадь.

По всему выходило, что Александр Иванович сильно поторопился с поставленным только что диагнозом: похоже, с ума сошел не какой-то незнакомый ему бульдозерист, а он сам. Потому что на площадь, поблескивая в лунном свете отполированными клыкастыми звеньями траков и стеля за собой сизый дым выхлопа, выезжал выходец из яркого, но нереального мира бронетанковых грез поэта Ярослава Морева – пятнистый бронированный призрак, появление которого здесь и сейчас было абсолютно невозможным.

* * *

Стояла глубокая ночь, когда судно, оставив по правому борту маяк на мысе Эль-Хадд, вошло в акваторию Аравийского моря и взяло курс на Аденский залив. Оно называлось «Стелла ди Маре» – «Морская Звезда», – но с виду мало соответствовало своему названию. Если построенный в середине прошлого столетия и многое повидавший на своем долгом веку сухогруз и напоминал морскую звезду, так разве что дохлую, выброшенную на берег свирепым зимним штормом и основательно измочаленную прибоем. Непроглядная тьма тропической ночи милосердно скрывала многочисленные вмятины и потеки ржавчины, испещрившие борта, но вид ярко освещенной прожекторами палубной надстройки наводил на грустные мысли о корабельном кладбище, где эту посудину уже давно заждались.

На море царил полный штиль. Внизу плескалась и журчала рассекаемая ржавым форштевнем вода, в вышине сияли неправдоподобно крупные, мохнатые звезды тропиков. Луна закатилась за горизонт, и вахтенный, следивший за экраном радара, получил приказ удвоить бдительность: несмотря на любые договоренности, в здешних опасных водах следовало держать ухо востро. Пираты – народ неуправляемый и трудно предсказуемый, и чье-то слово, для одних являющееся законом, для других – пустой звук, которого они, вполне возможно, просто не слышали, а если слышали, то пропустили мимо ушей. Впрочем, шустрых ребят на быстроходных моторных лодках, вздумай они захватить «Морскую Звезду», здесь поджидал сюрприз весьма неприятного свойства: помимо немногочисленного экипажа, на борту сухогруза путешествовала дюжина крепких, прекрасно обученных, прошедших тщательный отбор и недурно вооруженных бойцов. Против патрулирующего беспокойную акваторию Аденского залива крейсера или даже пограничного катера дюжина стрелков с их автоматами, винтовками и пулеметами – ничто, но чернокожим ухарям на резиновых моторках такой орешек не по зубам, и по этому поводу грузоотправитель, равно как и грузополучатель, мог не беспокоиться.

Портом приписки «Стеллы» являлся итальянский Бриндизи, но даже сам черт сломал бы обе ноги, пытаясь через хитросплетения юридических уловок, подставных фирм и липовых таможенных деклараций добраться до настоящих владельцев судна, не говоря уже о происхождении груза, который оно несло на борту в данный момент. Если верить документам, хранившимся в сейфе у капитана, корабль был зафрахтован в Судане южнокорейской транспортной компанией; экипаж, состоявший из русских и украинцев, при желании можно было назвать интернациональным, как и охрану, также изъяснявшуюся на языке Тургенева и Пушкина. Правда, в присутствии моряков эти господа с каменными мышцами и почти полным отсутствием мимики открывали рты крайне редко, но, даже окажись они все до единого глухонемыми, любой русский с первого взгляда признал бы в них соотечественников – не по каким-то особенным отличительным признакам, а просто потому, что рыбак рыбака видит издалека.

Кроме охраны и команды, на судне плыл пассажир. Несмотря на официальный статус праздношатающегося балласта, этот человек пользовался на «Стелле» немалым авторитетом, и даже охранники, откровенно помыкавшие членами судовой команды, со всех ног бросались выполнять его распоряжения раньше, чем он успевал договорить до конца. Любому, кто его видел, сразу становилось понятно, что музыку здесь заказывает именно он, а тяжелая исцарапанная кобура, что оттягивала пояс его камуфляжных брюк, прозрачно намекала на то, что авторитет данной персоны зиждется не на одних только деньгах. Звали его Ираклием Пагавой; он был чистокровным грузином и москвичом в третьем поколении, хотя и о том, и о другом вспоминал лишь тогда, когда это было ему выгодно или просто удобно. Ираклию Шалвовичу было сорок восемь лет, и двадцать из них он посвятил бизнесу, который по праву считается одним из самых, если не самым прибыльным видом человеческой деятельности.

Здесь, на борту бороздящего сапфировые воды теплого моря сухогруза, Ираклий Пагава одевался без затей, в уже упомянутые выше камуфляжные брюки, линялую трикотажную майку, едва не лопавшуюся по швам на его могучем волосатом торсе, высокие армейские башмаки и пятнистое офицерское кепи, из-под козырька которого поблескивали темные стекла солнцезащитных очков. Под кепи скрывалась обширная загорелая лысина, под носом топорщились густые, жесткие, истинно кавказские усы, а всегда гладко выбритые щеки и подбородок, несмотря на густой загар, имели свойственный жгучим брюнетам синеватый оттенок. Зарастал Пагава быстро, бриться ему приходилось не реже двух раз в день, но он не жалел времени на это занятие, и небритым его не видел никто и никогда.

В этот рейс «Стелла ди Маре» отправилась из Владивостока. Плавание проходило при благоприятной погоде и в целом выдалось спокойным, если не считать постоянных проблем с давно выработавшей ресурс судовой машиной да пустякового происшествия, которое случилось, когда судно зашло в Мумбаи для мелкого ремонта. Помощник судового механика, отправленный на берег для приобретения каких-то там топливных трубок, ухитрился ввязаться в драку с местными бездельниками и приземлился на больничной койке со сломанной ключицей. Своего врача на «Стелле», разумеется, не было, а если бы и был, Ираклий Шалвович настоял бы на том, чтобы списать травмированного моториста на берег – просто от греха подальше, чтобы не поддаться искушению выкинуть болвана за борт с ожерельем из якорной цепи на шее.