Книга Но и я - Дельфина де Виган

Сегодня я знаю имена и фамилии всех одноклассников, их привычки и причуды, привязанности и вражду, смех Леа Жермен и шепот Аксель, длиннющие ноги Лукаса, которые вечно торчат из-под парты, сверкающий пенал Люсиль, длинную косу Корины, очки Готье. На фотографии, которую сделали в начале учебного года, я стою в первом ряду, куда обычно ставят самых мелких. За мною возвышается Лукас со своим вечно скучающим видом. Если доказать, что через две точки, лежащие на плоскости, возможно провести только одну-единственную прямую, то я ее когда-нибудь проведу: от него ко мне или от меня к нему.

4

Но сидела на полу, привалившись к стене. У ее ног — консервная банка из-под тунца, на дне поблескивает несколько монет. Я даже не стала смотреть расписание поездов, а направилась сразу к перрону, к тому месту, где мы с ней встретились. Решительным шагом протопала прямо к ней, но, подойдя почти вплотную, вдруг испугалась, что она меня не помнит.

— Привет.

— О! Гляди-ка, Лу Бертиньяк.

Она произнесла это немного высокомерным тоном, каким обычно пародисты изображают снобов. Я с радостью бы развернулась и ушла, но я слишком долго репетировала нашу встречу, чтобы взять и просто отступить.

— Я подумала, что мы могли бы выпить горячего шоколаду… Или еще чего-нибудь… Если хочешь. Я приглашаю.

Она подскочила на месте, подхватила свою сумку, пробормотала, что не может же она бросить это все здесь, и указала подбородком на маленький чемодан на колесиках и два клеенчатых баула, полных под завязку. Я взяла баулы, оставив ей чемодан, услышала за спиной «спасибо», и голос ее показался мне уже не таким уверенным.

Ужасно гордая тем, что иду впереди, я в то же время до смерти боялась оказаться с ней лицом к лицу. У касс мы столкнулись с мужчиной в просторном темном пальто, он сделал ей знак, я обернулась и увидела, как она отвечает ему точно таким же еле заметным движением головы. В качестве объяснения она сказала мне, что на вокзалах полно фликов. Не решаясь задавать вопросы, я принялась зыркать по сторонам, пытаясь углядеть полицию, но, никого так и не заметив, решила, что нужно долго тренироваться, чтобы распознавать их в толпе. Я уже собралась было войти в кафе рядом с табло прибытия поездов, как Но схватила меня за плечо: ей туда нельзя, она там уже засветилась. Лучше вообще уйти с вокзала.

Мы остановились у газетного киоска, Но пошла поздороваться с киоскершей, дородной дамой с накрашенными губами и огненно-рыжей шевелюрой, я видела, как дама сунула ей «Баунти» и пакетик леденцов, после чего Но вернулась ко мне. Мы пересекли бульвар и зашли в одну из тех пивных, широкие стеклянные витрины которых неотличимы одна от другой, я едва успела прочесть название. Внутри «Реле Д'Овернь» пахнет сосисками и капустой, и я ищу в своей внутренней базе данных, какому кулинарному шедевру может принадлежать этот запах — тушеная капуста, голубцы, брюссельская капуста, «умеете ли вы сажать капусту»,[3]почему-то я всегда думаю невпопад, блуждаю мыслями невесть где, это раздражает, но, увы, коррекции не поддается.

Мы усаживаемся, Но прячет руки под стол. Я заказываю кока-колу, Но — водку. Официант колеблется несколько секунд, вот-вот он спросит, сколько ей лет, но она смотрит на него с откровенной враждебностью, будто говоря — лучше не доставай меня, придурок; я уверена, что эта фразочка написана у нее на лбу крупными буквами, как на афише; он замечает ее потертую куртку, ту, что она носит поверх других, видит, какая она грязная, и, ответив «о'кей», принимает заказ.

Часто я вижу, что творится в головах у людей, это как игра в следопытов, достаточно потянуть за тонкую черную нить — и можно размотать клубок, ведущий к Мировой истине, той истине, — которую никто никогда не откроет. Отец сказал однажды, что я его пугаю, что с этим шутки плохи, нужно научиться опускать глаза, чтобы сохранить детский взгляд на жизнь. Но мне не удается их опускать, мои глаза, они остаются широко открытыми, и иногда мне даже приходится прикрывать их руками, просто чтобы не видеть.

Официант возвращается с нашим заказом, Но нетерпеливо хватает рюмку. Я вижу ее черные от грязи руки, обгрызенные до крови ногти, следы царапин на тыльной стороне ладоней. От этого зрелища у меня скручивает живот.

Мы пьем в молчании, я ищу тему для беседы, но ничего не приходит на ум; я смотрю на Но, у нее очень усталый вид, не только из-за черных кругов под глазами, спутанных волос, стянутых в хвост старой резинкой, и несвежей одежды. Слово «побитый» отдается болью где-то внутри, я не знаю, была ли она уже такой в тот первый раз, когда мы встретились, может, я просто не заметила, но мне кажется, что за несколько дней она изменилась, стала еще бледнее или грязнее, и ее взгляд невозможно поймать.

Она заговаривает первой:

— Ты живешь неподалеку?

— Да нет, на улице Фий де Кальвэр, рядом с Зимним цирком. А ты?

Она улыбается, потом разводит руками, своими черными от грязи руками, в бессильном жесте, словно говоря: то там, то тут, нигде и повсюду… сама не знаю.

Отпив большой глоток кока-колы, я спрашиваю:

— А где же тогда ты спишь?

— То там, то сям, у людей, у знакомых. Редко несколько дней в одном и том же месте.

— А твои родители?

— У меня их нет.

— Они умерли?

— Нет.

Она спрашивает, можно ли заказать еще что-нибудь выпить, без конца двигает под столом ногами, она не может ни опереться о спинку стула, ни успокоить свои руки; она пристально смотрит на меня, разглядывает мою одежду, меняет позу, потом опять садится по-старому, вертит в пальцах оранжевую зажигалку; во всем ее теле есть какое-то странное возбуждение, напряжение. Так мы и сидим, в ожидании официанта, я стараюсь выдавить из себя улыбку, изобразить естественный вид, но нет ничего труднее, чем выглядеть естественно нарочно, я-то знаю, у меня большой опыт в этом деле. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не засыпать ее вопросами, которые роятся у меня в голове, — сколько тебе лет, как давно ты перестала ходить в школу, где ты находишь еду, у кого ты ночуешь?.. Но я боюсь: вдруг она подумает, что напрасно теряет время, возьмет и просто уйдет.

Она залпом выпивает вторую рюмку водки, поднимается, чтобы взять сигарету за соседним столиком (посетитель вышел в туалет, оставив пачку на столе), глубоко затягивается и просит с ней поговорить.

Она не задает мне вопрос — ну, а ты как поживаешь? — нет. Она произносит именно эту фразу:

— Не могла бы ты со мной поговорить?

Говорить — это я не очень-то люблю, у меня всегда такое впечатление, будто слова ускользают, исчезают, разлетаются; дело не в лексическом запасе, он-то у меня приличный, но в тот самый момент, когда нужно его использовать, все вдруг мутится, путается и рассеивается. Вот почему я терпеть не могу речей и публичных выступлений, я довольствуюсь краткими ответами на прямо поставленные вопросы, храня для самой себя словесное изобилие, которым мощу свой путь к истине.