Книга Уготован покой... - Амос Оз

Ночью, когда он лежал в постели и не мог уснуть, охватила Ионатана тревога: ему представилось, что его ждут и недоумевают, почему он опаздывает. Если он не появится тотчас же, они поднимутся, разойдутся по своим делам и более ждать не станут. Проснувшись поутру, он вышел в трусах и майке на веранду, чтобы там надеть рабочую одежду и обуться в рабочие ботинки, покрытые засохшей грязью. Один из них несколько дней назад разинул рот, полный ржавых гвоздей. И тут, на рассвете, услышал Ионатан за собой леденящие душу птичьи крики, зовущие его подняться и идти, но не на цитрусовую плантацию, а в совсем иное, в то самое, в его место. Птичий клич звучал с серьезной настойчивостью: если он опоздает, то опоздает…

День ото дня в нем что-то угасало, а он не знал, в чем причина: возможно, в болезни, возможно, в бессоннице, и только губы его непроизвольно шептали: «Всё. Довольно. С этим покончено».

Все его взгляды, все убеждения, привитые ему еще в детстве, не то чтобы изменились, но как-то съежились и полиняли. И когда, бывало, на общем собрании членов кибуца заходила речь об участившихся нарушениях «принципа равенства», о том, что «общественное должно превалировать над личным», о сути коллективизма, о честности и справедливости, Ионатан сидел себе молча, один, у крайнего стола, за колонной, в самом конце кибуцной столовой, и рисовал на бумажной салфетке эсминцы, корабль за кораблем. Если обсуждение затягивалось, то он добирался аж до авианосца, хотя подобный корабль видел только в кино да в иллюстрированных журналах. Когда читал Ионатан в газете, что «опасность войны нарастает», он замечал, обращаясь к Римоне: «Тоже мне, всё говорят и говорят, без конца…» И переключался на раздел спорта. Незадолго до праздников он вышел из комиссии, занимавшейся проблемами молодежи. Все его прежние представления поблекли и выцвели, а вместо них пришло чувство горечи. Сила этого чувства нарастала и спадала, как нарастает и спадает вой сирены во время войны. Но и тогда, когда оно ослабевало, в часы работы или во время шахматной партии, Ионатан все равно ощущал, будто что-то извне пронзает все его существо. Нечто чужеродное ощущал он в животе, в груди, в горле… Так бывало в детстве, когда мне случалось натворить что-нибудь, и хотя никто меня не поймал и не наказал, хотя никто, кроме меня самого, не знал о происшедшем, я все равно дрожал весь день, а потом и всю ночь, в постели, в темноте, до самого утра: что же теперь будет, что ты, непутевый, наделал…

Ионатан отчаянно желал уехать побыстрее и подальше за пределы своего страдания. Как те описанные в книгах богачи из Европы, что летом уезжали в заснеженные края, спасаясь от жары, а зимой — туда, где потеплее. Однажды, когда на цитрусовой плантации сгружали они с грузовика и складывали под навес мешки с органическими удобрениями, спросил Ионатан своего друга Уди:

— Послушай, Уди, ты когда-нибудь думал о самом большом обмане в мире?

— Должно быть, это котлеты, которые Фейга жарит нам на обед три раза в неделю, просто залежалый хлеб, немного пахнущий мясом…

— Нет, — настаивал Ионатан, — серьезно. Самый гнусный обман.

— Ладно, — с неохотой ответил Уди, — по-моему, это религия, или коммунизм, или и то и другое вместе. Почему ты спрашиваешь?

— Нет, — сказал Ионатан, — не это. Истории, которые нам рассказывали, когда мы были совсем маленькими.

— Истории? — удивился Уди. — С чего это вдруг истории?

— Полная противоположность жизни — вот что такое эти истории. Дай-ка спички… Это вроде того, что было однажды во время рейда по сирийским тылам в Нукейбе. Когда мы оставили убитого сирийского солдата (помнишь, нижняя часть туловища у него была снесена напрочь?) в джипе, усадили его так, чтобы руки его лежали на баранке, сунули ему в рот зажженную сигарету и смылись оттуда. Ты это помнишь?

Уди не спешил с ответом. Он стащил с грузовика мешок, старательно расправил его и аккуратно уложил на земле, подготовив таким образом основание для нового штабеля мешков, повернулся, тяжело дыша, почесался, словно дикая обезьяна, взглянул искоса на Ионатана, который стоял, опираясь на борт грузовика, курил и, похоже, впрямь ожидал ответа. Уди рассмеялся:

— Что это ты расфилософствовался вдруг посреди рабочего дня? Это у тебя такой способ медитации, или что?

— Ничего, — ответил Ионатан. — Просто я вдруг вспомнил гнусную английскую книжонку о том, что на самом деле сотворили гномы с Белоснежкой, пока, надкусив отравленное яблоко, она спала у них. Все это обман, Уди. Так же как Кай и Герда, Красная Шапочка, новый наряд короля — все эти чудесные истории, которые так хорошо заканчиваются: «и жили они долго и счастливо». Всё обман, говорю я тебе. И их идеи — тоже.

— Ладно, — сказал Уди. — Ты успокоился? Можно продолжать? Раз уж заговорили мы об обмане, то первым делом вытащи из кармана мои спички и верни их мне. А теперь пошли. Разгрузим все, что осталось, — тут и тридцати мешков не наберется — до того, как придет сюда Эйтан Р. Так-то вот. Вздохни поглубже, успокойся, а теперь берись-ка вот здесь. Ну? Успокоился? Тогда вперед! А вообще-то я в толк не возьму: что это ты киснешь последнее время?

Ионатан глубоко вздохнул и успокоился.

С некоторым удивлением обнаружил он, до чего это оказалось легко — принять решение.

Препятствия представлялись ему совершенно незначительными. Бреясь перед зеркалом, он сказал беззвучно, одними губами, о себе в третьем лице: «Поднимается и уходит».

Иногда он с изумлением думал о своих сверстниках-кибуцниках: почему они не поднимаются и не поступают так, как он? Чего они ждут? Ведь годы проходят, и тот, кто опоздает, опоздает.

В последнее лето, за несколько месяцев до того, как Ионатан Лифшиц решил все оставить и отправиться в путь, с его женой случилось несчастье. Впрочем, он не считал, что случившееся — причина принятого им решения. В мыслях своих он вообще не употреблял таких слов, как «причина» и «следствие». Его уход представлялся Ионатану естественным, как перелет птиц, который каждую осень и каждую весну любила наблюдать Римона: наступило время. А может, просто кончилось ожидание. Прошло несколько лет, думал он, и наступило время…

А случилось вот что. Римона страдала какой-то женской болезнью. Два года тому назад у нее уже был выкидыш. Она снова забеременела и в конце последнего лета родила мертвую девочку.

Врачи советовали временно избегать новых попыток зачать ребенка. Ионатан вообще не желал новых попыток. У него было одно желание — встать и уйти.

Со времени несчастья прошло три месяца. Римона стала приносить из кибуцной библиотеки разные книги про Черную Африку. Каждый вечер сидела она у стола и, включив настольную лампу, покрытую соломенным абажуром, из-под которого лился коричневатый, теплый и мягкий свет, выписывала на маленькие карточки подробности обрядов и обычаев, принятых у того или иного племени, например, обрядов, предшествующих охоте, приносящих дождь и урожай, вызывающих души умерших. Своим четким почерком заносила она на карточки описание барабанного ритма, принятого в деревнях Намибии, чертежи масок шаманов из племени кикуйю, детали церемонии примирения с праотцами в племени зулу, слова заклинаний и то, как выглядят целительные амулеты земли Убанги-Шари. На ее коже появились светлые пятна. Ей были прописаны регулярные, дважды в неделю, уколы. А еще она надумала выбрить волосы у себя под мышками.