Книга Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

Когда я была маленькой, папа часто любил рассказывать историю о том, как застукал меня в пятилетнем возрасте на заднем сиденье нашего медно-красного «дацуна» со старым и мятым номером «Атлантик манфли». Эту историю не раз слышали все коллеги из его офиса, друзья, с которыми они с мамой ходили по ресторанам, и все наши родственники, кроме отдельных зацикленных на религии особей, которые не одобряют подобных вещей (имеются в виду не «дацуны», а пятилетние девочки, читающие взрослые журналы).

Полагаю, смысл этих рассказов сводился к тому, чтобы продемонстрировать мое превосходное, не по годам раннее интеллектуальное развитие. А поскольку я одинаково плохо проявила себя и в области балета, и в попытке исполнять чечетку, а на уроках физкультуры всегда последней взбиралась по канату и вообще была девочкой совсем не миниатюрной, не обаятельной и вдобавок носила совиные очки в красной оправе, любая похвала была мне в радость. В связи с этим я стала больше читать, напрашиваясь таким образом на похвалы, — и вот вам утонченная интеллектуалка.

Для поддержания репутации книжного червя я взялась за Толстого и Стейнбека задолго до того, как начала их понимать. Но мой страшный секрет заключался в том, что мне больше нравилось чтиво, куда менее интеллектуальное. «Древний Перн», «Цветы на чердаке», «Клан пещерного медведя»[4]— эти книжки я прятала под матрасом, как другие коллекцию «Плейбоя». В детском лагере я выжидала, когда вожатая выйдет из своего домика, чтобы стянуть у нее пару книжечек Эндрюс, которые она прятала за коробкой с «Тампаксом». У своей мамы я умыкнула Джин Ауэл и, прежде чем она спохватилась, успела прочесть до середины, после чего маме ничего не оставалось, как только морщиться и надеяться, что в книге есть хоть какая-нибудь образовательная ценность. Но «Долину лошадей»[5]она мне так и не дала.

Потом мне исполнилось четырнадцать, мне надоело красоваться, и я бросила читать всякую заумь, а заодно и мусолить старые журналы. Но с недозволенной литературой я не распрощалась. До сих пор помню дивное ощущение, когда я погружаюсь во что-то запретное и непонятное. Что и говорить, но читать о сексе тогда было даже интереснее, чем заниматься им сейчас! В наши дни любая четырнадцатилетняя жительница Техаса обладает исчерпывающими познаниями в области сексуального применения проколотых языков, но эта информация вряд ли волнует ее так же сильно, как меня в свое время волновали описания сексуальных утех неандертальцев.

Но знаете, о чем не имеют ни малейшего представления эти четырнадцатилетние жительницы Техаса? О французской кухне.

Весной две тысячи второго за пару недель до того, как мне исполнилось двадцать девять, я отправилась в Техас навестить родителей. Вообще-то, это Эрик меня туда выпроводил.

— Тебе надо ехать, — сказал он тогда.

Кухонный ящик, который сломался через две недели после переезда и который мы так толком и не починили, снова вывалился из пазов, рассыпав по всему полу дешевые столовые приборы. Я плакала, взирая на поблескивающие под ногами вилки и ножи. Эрик держал меня в объятиях, больше похожих на борцовский захват, — он всегда так делает, когда на самом деле ему хочется врезать мне как следует.

— А ты поедешь со мной? — спросила я, разглядывая пятно от соплей, которое сама же посадила на его рубашку.

— Работы слишком много. Да ты, думаю, и без меня справишься. Поболтаешь с мамой. Купишь новую одежду. Отоспишься.

— У меня тоже работа.

— Джули, ты временная секретарша. Какой смысл быть временной секретаршей, если нельзя даже сбежать иногда и устроить себе передышку? Ты ведь поэтому не ищешь себе нормальную работу, разве нет?

Сказать по правде, мне не нравилось задумываться о том, почему я не ищу нормальную работу. Поэтому я пропищала надтреснутым голосом:

— Поездка мне не по карману.

— Но она по карману нам. Или можем попросить твоих родителей оплатить дорогу. — Он взял меня за подбородок и приблизил свое лицо к моему. — Серьезно, Джули. Поезжай. Я тебя такую долго выносить не смогу.

И я поехала — мама оплатила билет в счет моего дня рождения. Через неделю я была уже в Остине, прилетела рано и даже успела на обед в настоящий техасский гриль-бар.

Вот именно там, когда я дожевывала сэндвич с грудинкой и окрой, меньше чем за месяц до моего двадцать девятого дня рождения, мама завела волынку «скоро тридцать».

— Господи, мам!

— Что? — Когда мама хочет заставить меня взглянуть фактам в лицо, она с подобием улыбки всегда говорит бодрым и непререкаемым тоном. Вот и сейчас. — Я только хочу сказать, посмотри на себя: ты несчастна, ты сбежала из Нью-Йорка, с Эриком у тебя непонятно что, а все ради чего? Моложе ты не становишься, преимуществами городской жизни не пользуешься, так зачем себя мучить?

А ведь я приехала в Остин с единственной целью — чтобы меня хотя бы здесь этим не доставали. Хотя нетрудно было догадаться, что мама вцепится в меня мертвой хваткой.

В свое время я отправилась в Нью-Йорк по той же причине, по какой все отправляются в Нью-Йорк. Это как картошке перед тем, как попасть в суп, надо счистить кожуру, так и молодой актрисе, прежде чем начать свою карьеру, надо попасть в Нью-Йорк. В Нью-Йорке я искала работу, где не надо было проходить собеседование, а поскольку я не Рене Зельвегер, да и актриса, прямо скажем, так себе, это оказалось проблемой. Поэтому в основном я перебивалась временными заработками и среди прочих мест работала на фирме, поставлявшей копировальные аппараты в штаб-квартиру ООН; и в инвестиционной фирме, ведущей дела женских монастырей; работала в азиатско-американском страховом отделе компании AIG; и даже секретарем вице-президента компании по интернет-технологиям в роскошном офисе с видом на Бруклинский мост, правда, офис этот свернулся через две недели после того, как меня туда взяли. Моя последняя должность — временный секретарь в правительственном агентстве в центре города. Все шло к тому, что мне предложат занять это место постоянно — рано или поздно всем «временным» это предлагают, и тогда я впервые в жизни задумалась о том, что пора распрощаться с иллюзиями и согласиться, пусть даже и от безысходности. Короче, из-за всего этого я и без того готова была удавиться, а тут еще мама заводит песенку «старость не радость». Ей ли не знать, что этого делать нельзя? Однако вместо извинения за свою жестокость она, откусив кусок жареной окры, пропела:

— Пойдем купим тебе что-нибудь поприличнее — что это за кошмар на тебе?

Наутро, после того как мама с папой ушли на работу, я долго сидела на кухне, попивая кофе и завернувшись в старый фланелевый серый халат — я и забыла, что он у меня есть. Я уже решила кроссворд в «Таймс» и прочла все рубрики, кроме финансовой и компьютерной, но приняла еще недостаточную дозу кофеина, чтобы найти в себе силы одеться. (Вчера я перебрала «Маргариты», это происходит почти всякий раз, когда я навещаю предков в Остине.) Дверь чулана была приоткрыта, и мой блуждающий взгляд остановился на книжной полке, уставленной знакомыми корешками. Поднявшись за очередной, последней чашкой кофе, я заглянула в чулан и взяла мамину старую книгу — «Искусство французской кухни, том 1», издание тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, книга, которая появилась на нашей кухне задолго до меня. Усевшись за тот самый стол, где мною были съедены тысячи обедов по возвращении из школы, я принялась листать книгу, просто так, без всяких намерений.