Книга Огненная река - О Чонхи

— Если тебе скучно одной дома, сходи в кино.

Он говорил тихо, почти шёпотом, и мне представлялся портной в нарукавниках, крутящий ручку своей машинки, непрерывно нажимающий на педали, весь в обрывках ниток.

— Перед сном хорошенько закрой дверь на замок. Хотя, если воры залезут в наш дом, чем они могут поживиться? Наоборот, уйдут, подкинув нам деньжат.

И он еще тише хихикал. И я тоже тихо шептала.

— Хорошо, хорошо. Ну, давай, клади трубку.

Я вздыхала, опускала трубку и думала о нём, невыспавшемся, с покрасневшими глазами, как он крутит колесо швейной машинки, и о его работе думала.

Окружающая его обстановка, бесконечно повторяющийся ритм машинок «дыл-дыл-дыл-дыл» — всё это так было похоже на нашу жизнь. Об этом он иногда говорил, посмеиваясь.

— Когда я долго жму на педали, я начинаю дремать, и мне мерещится, что я еду на велосипеде. Мне кажется, что я еду, еду и оглядываюсь, сколько я проехал, но всё время оказываюсь в швейном цехе.

Мне не смешно. Я только думаю, что было бы хорошо, если бы он умел шутить удачнее.

— Что вы там делаете?

— Целый день мы снимаем мерки с клиентов, кроим ткани, намётываем, подшиваем борта и строчим швы.

— Каждый день? Постоянно одно и то же?

— Да, конечно, всегда всё одинаково. Каждый день мы шьём брюки, пиджаки, жилеты.

Хотя он гордился своей работой и был хорошим мастером, чувствовалось, что ему это надоело, и это удивляло меня.

— И дома меня преследует рокот машинок. Даже когда я сажусь в автобус, слышу этот стук. У меня такое ощущение, будто на моих ушах висят педали этой машинки. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Ночью, бывает, даже твоё дыхание слышится как стук швейной машинки. И всякий раз, когда я это слышу, я чувствую нестерпимый страх от мысли, что я так и буду жить, крутясь всю жизнь, как белка в колесе.

— Все так живут.

Я наотрез отказывалась слушать его стариковские сетования, но вполне могла представить себе обстановку его места работы, хотя ни разу там не была. Стук швейных машинок, который ещё яснее слышался в пустой комнате, после того как он выходил, грязная одежда, увядающие цветы, остаток времени, прилипший к старым обоям, и постоянная враждебность по отношению к электростанции, которая кидается в глаза и приближается всякий раз, когда я открываю окно. Но я не хочу цепляться за желание что-то изменить в своей жизни, как умирающий в аквариуме карась, который хватается за свою жизнь, выпрыгивая из воды и разевая рот, чтобы сделать ещё глоток кислорода.

Солнце уже зашло, вода в реке выглядит ещё темнее, а силуэт электростанции рисуется ещё отчётливей. Наконец я собираюсь выйти из дома. Перед зеркалом я даже несколько раз подправила помаду, жирно накрасив губы, повязала на голову шарф и подняла воротник пальто. Я закрыла окна и положила пяльцы в коробку для шитья, сунула ключ в дверь, но вернулась и на листе бумаги быстро написала вкривь и вкось:

«Ненадолго ухожу, ключ оставила у охранника».

Я сложила лист бумаги два раза, чтобы получился четырёхугольник, воткнула его в щель двери и так быстро сбежала по лестнице, что казалось, вот-вот оступлюсь. Я не решила, куда идти, но, перешагнув порог квартиры, заспешила так, что уже не могла остановиться.

Ветер с реки был свирепым и холодным. Я тянула вверх воротник пальто, пытаясь защитить уши от ветра.

Здание электростанции на холме на этой стороне чёрной реки высилось, как крепость, и выглядело ещё более гигантским и основательным, чем днём. В щели ставен, забитых досками крест накрест, и в окна с оторванной фанерой просачивался свет, освещающий внутреннее пространство. Силуэты мужчин, поднимающихся прыжками по крутой винтовой лестнице, и фигуры людей, собравшихся там, были чётко видны даже издали. Кажется, там снимали фильм. В свете ярких юпитеров люди падали в реку с камнем на шее, страстно занимались любовью, убивали друг друга.

Я вынула сигарету из кармана, сунула её в рот и зажгла спичку. Ветер задул огонь. Я опять зажгла спичку, защитив её от ветра сложенными ковшиком ладонями, и смотрела на то, как огонь освещает пальцы красным.

Недавно мы были с ним здесь. Тогда он лежал, вытянувшись, на склоне под дамбой и растирал в пальцах сухую траву. Внезапно он спросил меня:

— Ты знаешь, как добыли огонь?

— Когда-то нас учили, что первобытные люди получили первую искру от молнии и сохранили огонь до наших дней.

— Нет, первобытные люди тёрли друг об друга сухие палки и таким образом добывали огонь. Получается, что потребовалось несколько десятков тысяч лет для того, чтобы эти сухие палки превратились в спички.

Я взяла сухую траву, горячую от его рук, и подумала, что это нехорошо. Несомненно, у него внутри что-то происходит, растёт жажда; по крайнее мере он хочет измениться, сорваться со своей орбиты, убежать от — «дыл-дыл-дыл» — тарахтенья швейных машинок. Но его внезапный интерес к огню ещё неприятней того, что он тайком пишет стихи.

Когда я впервые увидела спички в кармане у него, некурящего, и потом почти каждый день находила по коробке, тогда я не особо обратила на это внимание.

Он вынул спичку и, лёжа, поджёг сухую траву на газоне. Его лицо в вспышках пламени было серьёзным и очень сосредоточенным.

«Я не знала, что ты коллекционируешь спичечные коробки», — сказала я ему, смотря на его руки, умело чиркающие спичкой. Он вдруг сжал кулаки.

— Мне их подарили в ресторане.

У него было такое выражение лица, будто раскрыли его тайну.

— Ведь есть люди, которые носят в карманах вещи, например, красивый ножик просто в качестве амулета.

На выгорающей земле огонь был не виден, только вился слабый белый дымок в сумерках, и на дёрне чернело пятно размером с ладонь.

Дул сухой ветер. Он засучил рукава, и от запястий до локтей обнажились его голые руки, их обдувало ветром. Потом он зашевелил ноздрями, впитывая в себя запахи.

— Прежде всего надо узнать, куда дует ветер. Оптимальный ветер — это абсолютно сухой, слегка шевелящий волоски на коже. При гаком ветре травы трутся друг о друга и сами возгораются. Способ добычи огня первобытными людьми с помощью трения основан на этом.

Всё его тело, будто ставшее анемометром, следило за ветром. Я затаптывала газон, на котором беспрепятственно распространялся огонь.

В то время я еще не думала, что он носит с собой спички с какой-то конкретной целью. Мне казалось, что это как строчки его стихов, где он жалуется на судьбу; он их писал на обратной стороне заявок на костюмы или счетов, я находила их между листами его записных книжек: «Ах, где же мечты мальчика, что купался летом в реке?!» Я думала, хоть он и не поэт, но пишет стихи о своих детских мечтах, и тем самым подсмеивается над своей жизнью, скованной тарахтеньем швейных машин, страдает и утешается этим, и по этой же причине он носит в кармане спички; он хочет убежать куда-нибудь, избавиться от такой жизни, но на самом деле это невозможно. Это своего рода психологическая компенсация.