Книга Поэтесса. Короткий роман - Николай Удальцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наше Министерство культуры без денег.
А потом, после нескольких извивов мысли и блужданий по словам, был ее вопрос о моем ауросимволизме.
– …Ты, Лариса, – ответил я, своим вздохом изображая полную безысходность ситуации, – ничего не понимаешь в ауросимволизме потому, что ты – женщина, веками угнетаемая, по забитости своей не знающая иных забот, кроме поиска избы, в которую ты могла бы войти. При условии, конечно, что изба непременно окажется подожженной с четырех углов. И то только после того, как переостанавливаешь всех мчащихся во весь опор коней.
И ауросимволизм – явление для тебя непонятное потому, что он с судьбой не борется.
Ауросимволизм не воюет вообще ни с кем.
Потому что то, как выглядит событие, ауросимволизм заменяет представлением художника о том, как выглядит содержание этого события.
Ауросимволизм – это попытка заменить факт сущностью.
– И в чем же сущность факта? – спрашивают меня каждый раз, когда я начинаю говорить об ауросимволизме, символике для души, направлении в живописи, основателем которого, кстати, или некстати, являюсь я.
Впрочем, я являюсь и единственным его представителем.
И, видимо, буду являться до тех пор, пока люди не просто будут задавать этот вопрос:
– В чем же сущность факта? – но и научатся на него отвечать.
Возможно, не всегда правильно:
– В мечте.
– А это нужно? – президент клуба современного искусства редко прерывал меня, и если делал это, то только для того, чтобы задать какой-нибудь по-настоящему важный вопрос.
Но так как я никогда и ни в какой ситуации не знал, как ответить на вопрос женщины: «А это нужно?», и не вполне представляю себе мужчину, готового ответить женщине на этот вопрос во всех ситуациях, я просто продолжил свою мысль:
– Ауросимволизм – это не осознанная, а неосознанная внутренняя потребность.
Для того, у кого она есть.И еще – ауросимволизм не судья, не прокурор и не адвокат.
Он – свидетель.
И потому на него нельзя обижаться.
Хотя можно убрать, как помеху.
Как компромат.
– Все равно – ничего не поняла, – честно призналась моя поэтесса, и мне нечего было добавить, потому что я сам понимал не все.
– Только после твоих слов я и себя иногда понимать перестаю, – сказала Лариса, а я не подозревал, что ответ на эти ее слова у меня был готов давно. Просто я его никогда не высказывал.
Повода все как-то не было, но после слов Ларисы этот повод появился:
– Если начинаешь заниматься творчеством всерьез, то первое, что ты должна усвоить – не надейся на то, что тебя поймут твои зрители.
Второе – не надейся на то, что тебя поймут твои родственники.
– А третье есть?
– Конечно.
– Что?
– Не надейся на то, что ты сама себя поймешь.
– Почему?
– Потому, что творчество – это осознанное стремление заниматься неосознанным.
– Интересно.
– Что – интересно?
– Что такие умные мысли первыми приходят именно в твою голову, а почему-то не в мою? – улыбнулась Лариса. И я отвел душу тем, что перевел дух:
– Первое, что должно приходить в голову человеку, это то, что то, что приходит ему в голову – приходит в голову ему не первому.
Лариса помолчала, склонившись так, что под распущенными волосами не стало видно ее лица, а потом тихо сказала:
– Ясно.
– Что – ясно?
– Что ты – болтун.
Ауросимволизм… Творчество…
Да ты просто рассказал о том, почему женщины хотят рожать детей…
– …Просветитель, – улыбнулась Лариса и, кажется, даже показала мне язык. – Давай, просвещай народ.
Только это – зря.
– Почему это – зря? – почти серьезно вступился я за народ.
– Потому, что есть мнение: просвещай народ, не просвещай…
А он все равно останется… народом……Этот разговор происходил в концертном зале нашего клуба, помещении человек на сто пятьдесят, с хорошей акустикой, позволяющей не только слушать, но и молчать.
Но, даже помолчав, связи между тем, что говорил я, и тем, что сказала Лариса, я не нашел. Видимо, это произошло потому, что она постоянно оказывалась очень сложным человеком.
Поэтому мне было с ней легко.Я давно заметил, что мне легко со сложными людьми. Мне тяжело с простыми.
И вряд ли я отдавал себе отчет в том, что мое серьезное отношение к современному искусству началось именно с такого отношения к окружающим меня людям…
…Я занимался ауросимволизмом, в котором ничего не понимали мои современники, вместо того, чтобы заниматься реализмом, в котором ничего не понимал я. Впрочем, здесь у меня было одно оправдание – реализм ничего не понимал во мне…
– …Почему ты не пишешь реальные картины, которые легко понять людям? – спросили меня на каком-то толковище. Толковище не запомнилось мне ничем, кроме того, что со мной постоянно пытались заговорить на импортных языках. Наверное, потому что на мне был белый португальский костюм.
Костюм этот я надел лишь однажды.
Не оттого, что он мне не нравился – так получилось потому, что я случайно вымазал обшлаг краплаком, и мне пришлось костюм выбросить.
Я вспомнил о костюме только потому, что костюм не было жалко, а времени на пустые разговоры – нет.
Краплак – очень едкая красная краска, а ответ на вопрос о моих картинах я дал самый очевидный.
Даже для тех, для кого очевидность – не факт:
– Ауросимволизм – это обращение внутрь человека.
Мне – такое творчество легче понять……Отчего я стал заниматься ауросимволизмом? – такой вопрос иногда приходит мне в голову. И я никогда не задумываюсь над тем – приходит он случайно или закономерно.
Возможно, ответа на этот вопрос я и сам не знаю.
А может, я пишу свои картины потому, что мне, как всякому реальному человеку, легче всего думать отвлеченно……Когда-то, во времена перестройки, когда стали закрывать детские сады и открывать церкви, а рубли из деревянных стали превращаться в ворованные, моя приятельница, журналистка Анастасия, сказала мне:
– Петька, начни писать иконы.
За это скоро будут хорошо платить.
– Я пробовал писать святые лики, – признался я. – Потом бросил.
– Почему?
– Потому, что когда я пишу святых, у меня получаются святые.
– Тебя что – это не устраивает?
– Не устраивает.