Книга Ты найдешь меня на краю света - Николя Барро

— Все образуется, — повторяли родители. — Жизнь, знаешь, неровная дорога…

И вот настал день, когда — каким бы невероятным это ни казалось — боль отступила. Я стал веселым, как прежде.

С того лета у меня появилось двойственное отношение к искусству слова. Во всяком случае, к любовному признанию. Может, именно потому я и стал галеристом. Мой бизнес связан с живописью. Я люблю жизнь и красивых женщин и живу в мире и согласии со своим далматинцем по кличке Сезанн в одном из самых престижных районов Парижа. Лучше и быть не может!

Я долго не писал любовных посланий, уж поверьте. Держал свою клятву без малого двадцать лет, пока не произошла эта действительно невероятная история.

Все началось несколько недель назад с одного в высшей степени странного письма, которое как-то утром я обнаружил в почтовом ящике. Это было объяснение в любви, и оно перевернуло мою жизнь с ног на голову.

2

Я взглянул на часы. Еще час. Марион, как всегда, опаздывала.

Еще раз придирчиво оглядев стенд, я поправил гигантскую композицию «Величие красного» — сердце выставки, открывающейся в половине восьмого.

Жюльен устроился на белом диване с бокалом вина и закурил одиннадцатую сигарету. Я подсел к нему:

— Ну как, волнуешься?

Жюльен дернул правой ногой в клетчатой спортивной обуви.

— Шеф, ну а ты как думаешь? — Он сделал затяжку, после чего миловидное мальчишеское лицо заволокло клубами дыма. — Ведь это моя первая серьезная выставка.

Его непосредственность обезоруживала. В невзрачной белой майке и джинсах, с короткими светлыми волосами, он напоминал мне молодого Блинки Палермо.[1]

— Хорошим это не кончится. Предвижу много дерьма, — заметил я.

— Ты умеешь поднять дух, — засмеялся Жюльен.

Он затушил сигарету в тяжелой стеклянной пепельнице, что стояла на столике рядом с диваном, и вскочил. Некоторое время Жюльен носился по залу, словно тигр по клетке, и кружил вокруг стендов, разглядывая освещенные лампами картины большого формата.

— Ну что ж, неплохо, — поджав губы, наконец произнес он. Потом отошел на два шага назад. — Хотя места здесь маловато. Могло бы смотреться лучше. — Он театрально развел руками. — Искусству нужен простор!

Я глотнул красного вина и откинулся на спинку дивана:

— Хорошо, в следующий раз мы арендуем зал в Центре Помпиду.

Мне вспомнилось, как несколько месяцев назад Жюльен впервые появился в моей галерее. Это были последние выходные перед Рождеством. Париж стоял в торжественном серебряном убранстве. В музеях исчезли очереди, потому что все до одного вышли на охоту за подарками. И на моих дверях то и дело звонил колокольчик. Тогда я продал три довольно дорогие картины, причем даже не постоянным клиентам. Очевидно, предстоящие праздники пробудили в парижанах любовь к живописи.

Я уже собирался закрываться, когда за дверью «Южной галереи» — так я назвал свой маленький храм искусства на улице Сены — вдруг появился Жюльен.

Не сказать, чтобы я очень ему обрадовался. По правде говоря, ничто так не портит настроение галериста, как внезапно появившийся пачкун с папкой в руках. Каждый из них, за редким (редчайшим!) исключением, считает себя по меньшей мере вторым Люсьеном Фрейдом.[2]В общем, если бы не Сезанн, я вообще не стал бы разговаривать с этим молодым человеком в надвинутой на лоб шапке, на которого теперь возлагаю большие надежды.

Сезанн, как уже было сказано, — это моя собака, не в меру энергичный далматинец трех лет от роду. Нетрудно догадаться, что я назвал ее в честь любимого французского художника, пионера современного искусства. Я считаю Сезанна непревзойденным пейзажистом и был бы счастлив иметь в коллекции хотя бы одну из его работ, пусть самую незначительную.

Итак, я уже собирался выставить Жюльена за дверь, как вдруг из задней комнаты, скользя лапами по паркету, выскочил Сезанн. Он набросился на молодого человека и, радостно повизгивая, принялся лизать ему руки.

— Сезанн, назад! — закричал я.

Однако мой пес, как всегда впрочем, не слушался меня. К сожалению, он очень плохо воспитан.

Вероятно, именно смущение, вызванное бесцеремонным поведением собаки, и заставило меня принять незваного гостя.

— Я начинал в пригородах, с граффити, — усмехнулся он. — Это было здорово. Мы выходили ночью и распыляли краски. На автодорожных мостах, заброшенных фабриках, школах. Однажды даже обработали поезд. Но не волнуйтесь, с собой у меня только холсты.

«Милый мой, вот только тебя мне и не хватало», — подумал я, со вздохом открывая папку. Разобрал целую кучу его эскизов, набросков граффити и фотографий его работ. К моему сожалению, это было совсем не плохо.

— Ну и?.. — нетерпеливо поинтересовался он, почесывая Сезанну затылок. — Что скажете? В действительности все смотрится лучше, я работаю только с большими форматами.

Я кивнул, задержавшись на картине под названием «Земляничное сердце». На ней было изображено несколько вытянутое, похожее на ягоду сердце с едва заметным углублением посредине. Покоилось оно на темно-зеленой листве, и я насчитал в нем как минимум тридцать оттенков красного цвета. Мой друг Бруно, врач и известный ипохондрик, показывал как-то цифровое изображение собственного сердца, фильм, сделанный в диагностической клинике (его сердце абсолютно здорово!). В действительности этот орган мало похож на китчевые «сердечки» и правда напоминает скорее земляничную ягоду.

В работе юного художника было что-то органически ягодное. Я словно чувствовал биение земляничного пульса, мне даже захотелось надкусить изображение. Картина жила, и чем дольше я смотрел на нее, тем больше она мне нравилась.

— Вот это интересно, — постучал я пальцем по фотографии. — Хотелось бы видеть оригинал.

— О'кей, нет проблем, — ответил мой гость. — Всего лишь два на три метра, висит у меня в ателье. Заходите в любое время. Или принести ее? Опять-таки нет проблем. Могу прямо сегодня.

— Ради бога, нет! — засмеялся я. Его рвение меня тронуло. — Это акрил? — спросил я, возвращая наш разговор в деловое русло.

— Нет, масло. Я не люблю акрил. — Он снова взглянул на фото, и его лицо помрачнело. — Я написал ее, когда меня бросила подруга. — Неожиданно он ударил себя кулаком в грудь. — Такое горе!

— А… И.Н.П. — это вы? — Я показал на подпись, не обращая внимания на его признание.

— Совершенно верно, я. — Он протянул мне визитку.