Книга Возвращение в Египет - Владимир Шаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый раз, не разобравшись, что к чему, я даже ему поверила и, помню, была огорчена не меньше самого Коли, когда, расстелив на полу подробную карту Центральной Азии, попросила показать, где хотя бы примерно была их деревня, и он стушевался. Посмотрев масштаб, долго удивлялся, что Памир такой большой, что даже Алайский хребет тянется почти на полтысячи километров, куда-то беспомощно тыкал пальцем, а потом заявил, что они шли без карты, как их вели, так и шли, а где точно, он сказать не может. Помнит только узкую ладонь террасы, а под ними внизу, метрах в пятидесяти, ревущая, вся в пене, река Гюльча, и так трое суток. Это когда они уже пересекали Алайский хребет. Затем, помолчав, сменил тему, стал рассказывать, как его туда занесло.
Он еще с детства мечтал побывать в Средней Азии, но всё не получалось, наконец, уже после лагеря, в пятьдесят четвертом году на четыре месяца завербовался в археологическую партию, думал: заработает достаточно денег, чтобы хватило и на Хиву, и на Бухару, и на Самарканд. Ставка чернорабочего была копеечная, но должны были платить разные надбавки – полевые, за удаленность, за безводность, и он рассчитывал, что на круг выйдет приличная сумма. Но то ли его обманули, то ли слишком много вычли за билеты из Москвы и в Москву, за еду, в общем, при окончательном расчете денег выдали с гулькин нос, с трудом хватило на одну Хиву, где тогда жил дядя Валентин, перебравшийся сюда еще до войны. Саму экспедицию Коля почти не поминал, лишь однажды обмолвился, что земля не хотела, чтобы они в ней рылись, и как могла откупалась. Легкая лёссовая почва устроена так, что всё чужое год за годом всплывает наверх и, будто на блюде, ложится аккуратной горкой.
Второй раз Коля оказался в Хиве лет через пять. Дядя был в командировке, и Коля поселился на турбазе, в бывшем гареме хивинского хана. С тамошним завхозом в тени оплывших глинобитных стен они по вечерам, когда спадала жара, пили плохую нукусскую водку и говорили о жизни. Денег на закуску не было, но, как рассказывал Коля, это ничему не мешало.
С подветренной стороны, за уступом контрфорса, прямо на глазах цвели три багрово-коричневые розы – каждую весну там, где воде удавалось хорошо промыть такырную глину, ее верхний слой, высохнув, загибался вверх тончайшими полупрозрачными лепестками…
Едва получила Сонино письмо, стала звонить родне, и теперь (не только от меня), кого это касается, про Колю уже знают. Больше того, полтавская Тоня предложила, что раз вышло, что мы его не проводили, собраться у нее на Колину годовщину. По-хорошему его помянуть. Написала, что места хватит – они с мужем недавно купили здание бывшей сельской школы, при ней сад в гектар, и всё это наши родные, гоголевские места – до Сойменки не будет и полусотни верст. И вправду, Коля был светлый человек, вполне это заслужил. Железнодорожная станция от их дома в десяти километрах (сумская электричка почти каждый час), у ее мужа «Жигули», так что он всех и встретит, и проводит – с этим проблем нет. Знаю, что ты почти не выходишь, всё же, если решишься, буду рада не одна я: Тоня про тебя спрашивает в каждом письме.
Колю поминали очень хорошо, я и не ожидала, что будут так любовно, ведь из тех, с кем он был дружен, живы немногие. В лучшем случае один из пятерых. За столом Таня Старченкова рассказала, что в Москве недалеко от ее дома открылся новый архив, называется он Народный, и, поскольку от нашего времени ничего не осталось: что пожгли, что растеряли в революцию и войну, – они берут всё, что принесешь, никому не отказывают. Длится эта благодать уже два года, и вроде бы закрывать архив никто не собирается. Она сама пару месяцев назад отвезла и сдала туда рукописи мужа.
Танин муж Семен был человек одаренный, музыкант, поэт, а до того от края и до края исходил страну как географ, но детей у них нет, и Таня понимала, что назавтра, как ее не станет, всё окажется на свалке. Когда архив взял и партитуры Семена, и стихи, и его путевые дневники, у нее как гора с плеч. Таня тридцать лет отработала в школе учительницей, говорит подробно, со значением, так что она еще экватор не перевалила, а мы уже понимали, что вот оно что и нам пора сделать.
Причина не в одном Коле: для каждого, кто сюда приехал, это будет лучшая память. Следующим утром сидим на берегу речки – там несколько скамеек, мостки – и, как дети лейтенанта Шмидта, делим страну. Сразу решили, что сборный пункт – Москва, мы привозим к Тане, а она уже сама договаривается с архивом. Второе – почта сейчас работает хуже, чем в Гражданскую, бывают накладки и с проводниками в поездах, а что-то пропадет – не купишь и не восстановишь, потому всё передаем лично и из рук в руки, дальше – нарезка собственно участков.
Сойменку и позже, до тридцатого года, взял себе Сережа, внучок дяди Степана. Он, как и дед, продолжает жить в Чернигове, где у них свой дом. Война Чернигов пощадила, и, по словам Сережи, разных документов два сундука. Впрочем, Колиных писем немного: когда его арестовали, дядя Степан, что нашел, отправил в печь.
Тридцатые годы, Колин лагерь и Старица – теперь вотчина Алексея, сына дяди Петра. Дядя Петр до своей смерти в семьдесят пятом году был самым аккуратным Колиным корреспондентом. Впрочем, и тут треть, не меньше, растерялась во время эвакуации. В сорок первом году дядя Петр с семьей убежал из Полтавы с последним поездом. На Казахстан до Сони подписалась Лариса, дочь дяди Евгения, а на Москву и остальной Казахстан – внучка дяди Святослава.
С той частью Колиного архива, что осталась у Сони, готов помочь мой сын Кирилл. Он геолог, работает в Средней Азии, на газике вместе с шофером и девушкой-ассистенткой они челночат от колодца к колодцу, берут пробы воды. Потом в Ташкентской лаборатории смотрят, что в этой воде растворено: нефть, газ, металлы, – получается эффективная, главное, очень дешевая геологоразведка. Но это, так сказать, лирика, теперь – суть. Следующий сезон с апреля по октябрь сын будет колесить как раз по Восточному Казахстану и сможет заехать к Соне. Что касается писем, тут и так понятно, но и саму Соню, если она решит вернуться, он без проблем довезет до железнодорожной станции, откуда ходят поезда на Москву.
Написала Соне о твоем сыне. Она его ждет. Весь архив среднего размера – фибровый чемодан – и весит тоже немного. Что касается ее самой, то уедет она в Москву или останется, Соня пока не знает. Три могилы – всё это так сразу не бросишь.
Коли уже год как нет в живых. Он скончался прошлым летом, в июне, и Соня схоронила его недалеко, в распадке под старой яблоней. То, что и после смерти он никуда не ушел, лежит в сотне метров от дома, как будто утешает ее.
Будешь сдавать письма в архив, приложи эти четыре странички. Когда начнут описывать фонд, неизбежны вопросы, а это пусть и краткий, всё же путеводитель. Я внесла сюда каждого, о ком знала и кого помнила из Колиных корреспондентов. Вещь на первое время полезная.
