Книга Плохой мальчик - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Правда.
– Ты у него была?
– Была.
– Он тебе нравится?
– Не знаю, – ответила хорошая девочка хорошей девочке. – Что значит нравится?
– Ну, в смысле влюбилась?
– Да ты что… Так, просто как будто в театре побывала, и все.
Плохой мальчик понял, что он тоже, оказывается, был актером в чужом спектакле. Кусочком фантазий хорошей бедной девочки. А не господином момента, владыкой вечности и повелителем чувств.
Проще говоря, он снился хорошей девочке.
Он был не он, а ее сон…
Потому что ей нужно было не только изящество манер и красота обстановки. Ей зачем-то нужны были слезы и расставания. Обида и отчаяние. Одиночество и стыд.
И она сновидела плохого мальчика – вот таким.
А он с бездумной готовностью сновиделся.
Ну а потом пришли плохие (в том числе богатые) девочки и навешали плохому мальчику по первое число.
– За что? – спрашивал он, пытаясь увернуться.
– А за то, что играл всякие глупые роли! – беспощадно отвечали плохие девочки.
Превратился ли он в хорошего мальчика?
Не знаю. Но он стал как-то внимательнее к людям. В том числе и к себе. Научился отличать свой сон от чужой яви. И наоборот.
И это уже кое-что.
– Прости. Не надо, – сказала Анна Сергеевна, когда он взялся за застежку на юбке.
Хотя они уже полчаса обнимались, сидя на диване в ее квартире.
А до этого целый час сидели в кафе напротив.
Получилось, что он специально догулял ее почти до дома. Он знал, где она живет. Знал, что она живет одна. Она сама рассказывала.
Потому что до этого они два месяца встречались, ходили по улицам, заходили в разные места попить кофе. Сначала рядом. Потом под руку. Потом за руку, мучая друг другу пальцы. Целовались – сначала при прощании, легко. Потом по-настоящему. Но все никак не решались.
Ему почему-то было трудно.
Анна Сергеевна была очень хороша. Даже странно, что не замужем. Ах, да. Собака. Вернее, собаки. У нее с детства была какая-нибудь псина. От простой овчарки в девятом классе до дорогущей мастинихи сейчас. До этого была ротвейлерша, очень хорошая. Анна Сергеевна держала сук и продавала щенков. Не только для денег. Ей нравилось. А мужчинам – нет. Она простодушно рассказывала, как ей сделал предложение богатый человек, заводчик бразильских фил. Она не захотела. Было что-то деловое. «Вот беда, – смеялась она. – Одни от меня бегали из-за собаки, другой ко мне прибежал из-за собаки… Ты ведь не такой? Ты не боишься собак? И не разводишь собак? Честно?»
Дмитрий Дмитриевич был обыкновенный немолодой дяденька.
– Что с тобой? – спросил он, стараясь быть ласковым и терпеливым.
– Прости, – сказала она. – Давай не сегодня, ладно? Ты понимаешь?
Она виновато улыбнулась, взяла его руку со своей талии и поцеловала в ладонь. Он чуть стиснул ее лицо.
– Не сердишься? – шептала она. – Я, конечно, могла сказать, но было бы жутко пошло.
– Не переживай, – сказал он. – Все нормально.
Ему вдруг стало удивительно легко.
Пора было идти. Она открыла дверь кухни. Толстая мастиниха лежала на полу, глядела красными глазами.
– Нэсси, попрощайся с Дмитрием Дмитриевичем!
Собака тяжело встала, он погладил ее шелковистые уши.
Вышел из подъезда, сбежал со ступенек.
«Глупо и смешно, – подумал, а может, и вслух проговорил он. – Но зато я не изменил жене!»
Он уселся в левое такси, сказал веселому таджику свой адрес. Тот лихо взял с места. Старая машина дребезжала. На перекрестке замигал желтый.
– Прорвемся! – крикнул таджик и газанул.
Дмитрий Дмитриевич зажмурился. Потом открыл глаза. В светлом тумане летела собака Нэсси. У нее были крылья. Анна Сергеевна летела рядом.
– Можно я с вами? – спросил он.
– Нельзя, – сказала она и исчезла.
А что такое измена? Чем же этот Дмитрий Дмитриевич с ней занимался два месяца? Неужели измена – это только прямой и непосредственный секс?
Конечно же нет. Особенно с точки зрения умных и тонко чувствующих людей.
Хотя есть другие люди, которые считают: да, измена – это постель. Прочее же так, на грани дозволенного. Знаете, их тоже можно понять. Потому что граница нужна: вот это измена, а это – нет. Иначе придется считать, что всякий, кто глядит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем. То есть изменяет своей жене (это же, в наш век равноправия полов, мы должны применить и к женщине: глядела на мужчину с разными чувствами и мыслями – изменяла).
Но тогда получается совсем смешно: если всё (любой взгляд) – уже измена, то граница начинает ездить туда-сюда и становится нетрудно доказать обратное – убедить себя и окружающих, что в некоторых обстоятельствах прямой непосредственный секс не является изменой.
Мы знаем, что такое абсолютно лысый человек. Тот, у которого нет ни волосинки. Но что такое абсолютно лохматый – не понятно. Ясно, что такое развратный человек. Тот, который занимается сексом с кем попало. Но не ясно, что такое целомудренный человек. Потому что нельзя доказать, что его ни разу не посещала какая-нибудь шаловливая мыслишка.
Нет четкой грани между лысым и плешивым, плешивым и редковолосым, пышношевелюрным и заросшим до бровей. Хотя по краям все вроде понятно – лысый и волосатый. Но! Где тот волосок (десять, сто, триста волосков), выпадение которого превращает лысеющего в безоговорочно лысого?
Мужчина (или женщина) расстался(лась) со своей подругой (другом). И через год встретил(а) другую(ого). Сошелся(лась) с ней (ним). Это в порядке вещей, нормально, обычно, привычно.
Хорошо. А через полгода? Тоже вроде ничего. А через три месяца? Пусть. И через два пусть. И даже через месяц – тоже пусть. А вот назавтра? Или через полчаса?
Где граница?
В наших осуждениях и самоутешениях – вот где.
«Ей же, Господи, Царю! Даруй ми, грешному, зрети моя прегрешения и не осуждать брата…». Св. преп. Ефрем Сирин.
Итак, границу между изменой и не-изменой мы устанавливаем сами. «По месту», как говорят деревенские плотники.
Case study. Вроде про другое, но на самом деле про то же самое.
Мой старый товарищ, эмигрировавший довольно давно, рассказывал о своих успехах в Америке. Он говорил мне: «Я журналист, работаю по специальности; у меня дом в центре Вашингтона, из окон виден Капитолий; у меня в гостях собираются русские интеллектуалы и бизнесмены». Красиво, даже немножко завидно. Умеют же люди устраиваться. Правда, у него блестящий английский, и он очень общительный человек.
