Книга Франсия - Жорж Санд

Маркиз проводил Мурзакина в приготовленные для него роскошные апартаменты, где он нашел своего казака, разбиравшего чемодан в ожидании прибытия остального багажа, за которым уже послали. Кроме того, маркиз предоставил в распоряжение Мурзакина преданного слугу: тот, немало путешествуя, запомнил несколько немецких слов и поэтом вообразил, что они с казаком поймут друг друга. От этого наивного заблуждения ему пришлось вскоре отказаться. Полагая, что Мурзакин — влиятельный князь, старый слуга стоял позади него, ловя взглядом каждое его движение и стараясь угадать, чем он может услужить и угодить высокому гостю.

По правде говоря, Диомид-варвар очень нуждался в помощи слуги, чтобы понять назначение предметов роскоши и туалета, предоставленных в его распоряжение. Он открыл множество флаконов, недоверчиво отодвигая подальше духи с тонким запахом и пытаясь найти обычный одеколон, который, по его мнению, был признаком хорошего тона. Мурзакин избегал отменно свежих и ароматных кремов и мазей: они казались ему испорченными, поскольку он привык к залежалым запасам своего походного багажа. Наконец, удовлетворившись щеткой и стряхнув пыль с волос и великолепного мундира, Мурзакин вернулся в гостиную. Заметив, что слуга-француз по-прежнему следует за ним, он вспомнил, что хотел просить его об одолжении. Мурзакин начал с того, что спросил его имя, и тот попросту ответил:

— Мартен.

— Ну хорошо! Мартен, окажите мне любезность, пошлите человека в предместье Сен-Мартен, номер… впрочем, я не знаю; это небольшое кафе, где можно курить… в витрине выставлены бильярдные кии; если едешь по предместью, оно расположено к бульвару ближе других.

— Мы найдем его, — с важным видом сказал Мартен.

— Да, его нужно найти, — повторил князь. — Кроме того, необходимо справиться об одной особе. Имени ее я не знаю: это молодая девушка лет шестнадцати или семнадцати, одетая в белое с голубым, довольно хорошенькая. — Мартен не сдержал улыбки, значение которой Мурзакин тотчас понял. — Это не каприз. Моя лошадь случайно задела эту девушку, и ее отнесли в кафе. Я хочу узнать, не ранена ли она, и принести ей свои извинения или же оказать помощь, если она в ней нуждается.

Князь произнес это самым решительным тоном. Придав лицу серьезное выражение, Мартен отправился исполнять поручение.

Господин де Тьевр, поначалу обласканный Империей, вернувшей ему имущество эмигрировавших членов его семьи, под конец стал одним из самых недовольных. Жадный до званий и должностей, он хлопотал о выгодном месте, но так и не получил его, поскольку стремительно развивавшиеся катастрофические события не способствовали этому. Посвященный в замыслы роялистов восстановить королевскую власть, он с готовностью поддержал их и был одним из тех, кто оказал союзникам уже описанный нами прием.

Своей жене де Тьевр был обязан счастливой мыслью предложить свой дом первому мало-мальски влиятельному русскому, которого удалось заполучить. Маркиза, гуляя по Елисейским полям, наблюдала парад. Ее поразила великолепная выправка и красивая внешность Мурзакина. Маркиза узнала его имя, и оно оказалось известно ей; у нее действительно была в России замужняя родственница по фамилии Мурзакина, иногда писавшая ей. Она вполне могла оказаться родней молодого князя. Поскольку Мурзакин носил княжеский титул, не было ничего предосудительного в том, чтобы открыто объявить о родстве с ним; к тому же он считался одним из самых красивых мужчин в армии, и предоставить ему гостеприимство было приятно.

Двадцатидвухлетняя маркиза была светлой блондинкой, немного полной для приталенных платьев, сшитых по тогдашней моде, но довольно высокой, чтобы сохранять подлинное изящество форм и движений. Она не выносила своего невысокого мужа, однако прекрасно ладила с ним, извлекая из любой ситуации наибольшую выгоду для себя. Ветреная и очень легкомысленная, маркиза соединяла в себе честолюбие, алчность и полнейшую пустоту. Речь не шла о ловких интригах, имеющих целью обеспечить состояние детям, ибо их она не имела, а о старости не хотела и думать. Маркиза желала приятно проводить время, жить на широкую ногу, свободно делать долги, наконец, занять место при каком-нибудь дворе и тем самым обрести возможное выставить напоказ роскошь нарядов и вознести свою красоту на пьедестал.

Не отличаясь знатным происхождение, она принесла свою блистательную молодость и значительное состояние в дар малопривлекательному супругу только для того, чтобы ста маркизой. У нее незачем было спрашивать, почему она так дорожила этим титулом, — маркиза и сама не знала. У нее хватало ума для светской беседы, но способностью рассуждать она не могла похвастаться. Всегда на виду, всегда занятая пустыми разговорами и туалетами, маркиза думала лишь о том, чтобы затмить других женщин или по крайней мере быть одной из самых заметных.

При таком пристрастии к шуму и блеску было бы удивительным, если бы она не питала страсти ко всему военному. Прошло то время когда маркиза горделиво вальсировала с самыми красивыми офицерами Империи; муж попросил ее держаться подальше от них, что чрезвычайно огорчало маркизу. Вот почему она опьянела от радости, увидев внезапное появление армии союзников с их новыми именами, титулами, плюмажами, галунами; этот восторг был чисто внешним: он не коснулся ни сердца, ни чувства. Маркиза была благоразумна — она никогда не имела любовника, хотя привыкла чувствовать себя влюбленной во всех мужчин, способных нравиться, не отдавая предпочтения ни одному из них, чтобы не связывать себя обязательством любить исключительно его. Маркиза могла бы завести интрижку, потому что иногда эмоции одолевали ее, но она не решалась отдаться своим страстям, а изрядный запас эгоизма оберегал от всего, что могло обременить и скомпрометировать ее.

Итак, маркиза приняла Мурзакина с таким же удовольствием, как и с легкомыслием. «Я буду любить князя, я уже люблю его, — сказала она себе в первый же день. — Но это залетная птичка, и опасно слишком сильно полюбить его». Не слишком сильно любить было для маркизы более или менее привычно; в любовных делах она никогда не оказывалась в плену постоянного чувства. Тогдашние французы не были романтиками; они в большей мере, чем думают, несли на себе отпечаток легкомысленных нравов эпохи Директории[10], которые были лишь возвращением к обычаям эпохи Регентства[11]. Жизнь, наполненная авантюрами и победами, прибавила к чувственности нечто грубое и торопливое, что делало мужчину не слишком опасным для осторожной женщины. Во времена больших военных и общественных потрясений не до сильных страстей и продолжительных привязанностей.

В ту пору никто не походил на французов меньше, чем русские. Благодаря легкости, с какой они говорили на нашем языке и приспосабливались к нашим обычаям, их называли у нас северными французами, но никогда сходство не было столь отдаленным и столь сомнительным. Они позаимствовали у нас только то, чем мы гордились менее всего, — галантность.