Книга Искушение фараона - Паулина Гейдж

– Отлично, Пенбу. Пора закрывать гробницу, – резко произнес он. – Что-то не нравится мне, как здесь пахнет, что скажешь?

Пенбу покачал головой и поспешил по коридору наружу, Хаэмуас последовал за ним, хотя и не столь стремительно. В душе у него остался неприятный осадок, чувство, что все его усилия напрасны. «Изучая древние свитки и роспись усыпальниц, я открываю для себя лишь мертвое знание», – размышлял он, выходя из гробницы. Он прошел мимо рабов, почтительно склонившихся перед господином, он слышал, как под их лопатами скрипят песок и камни. «Древние молитвы, заклинания, позабытые подробности былых времен, пополняющие знания об истории египетской знати. Но разве все это откроет мне тайны жизни, научит, как властвовать над всем сущим? Где хранится Свиток Тота? В какой темной пещере спрятано это сокровище?»

Солнце село. В мягком бархатистом небе уже проступили первые звезды; смех и болтовня среди его свиты зазвучали громче и уверенней, люди как будто приободрились при ярком свете факелов. Хаэмуасу внезапно захотелось остаться одному. Подав знак Ибу, он подошел к своему шатру. У входа уже повесили масляную лампу, ее неровное мерцающее пламя озаряло окрестность мягко-желтым светом. Хаэмуас ощутил запах благовоний. Иб сделал шаг вперед и поклонился.

– Скажи Гори, пусть облачается, – сказал Хаэмуас, – и мне тоже принеси жреческий наряд. Вели прислужникам залить масло в курильницы. Над подношениями отправлено благословение?

– Да, – ответил Иб, – царевич Гори уже прочел молитвы. Не прикажет ли царевич совершить еще одно омовение, прежде чем облачиться в жреческий наряд?

Хаэмуас, охваченный внезапной усталостью, покачал головой:

– Нет. Пошли ко мне прислужника, и я совершу ритуальное очищение. Этого достаточно.

Он молча ждал. Появился Каса, почтительно держа на вытянутых руках жреческое одеяние, украшенное черными и желтыми полосами. Он стоял молча, опустив глаза, пока прислужник подносил царевичу серебряный кувшин с притираниями и помогал ему раздеться. Хаэмуас торжественно приступил к ритуальному омовению, негромко произнося молитвы, мальчик тоже играл свою роль, подавая необходимые реплики, а под куполом шатра уже клубился сладковато-едкий дымок от ладана.

Наконец Хаэмуас был готов. Прислужник поклонился, подхватил кувшин и вышел; Хаэмуас протянул вперед руки, чтобы Каса надел на него через голову длинное облачение. После чего оба они вышли из шатра. Там их уже поджидал Гори, исполняющий роль жреца Птаха. В руке он держал длинную курильницу, над которой плыли серые завитки дыма, а на золотых блюдах уже были разложены ритуальные подношения для ка усопшего царевича, которую они потревожили своими раскопками.

Небольшая процессия, соблюдая торжественность церемонии, неспешно двинулась туда, где был вход в пещеру, теперь уже неразличимый в темноте. Рабы заняли свои места. Хаэмуас выступил вперед, взял курильницу из рук сына и начал читать молитвы, в которых говорилось о том, что усопший должен оставаться на своем месте, а его душа – ка – пусть снизойдет к тем, кто осмелился сегодня нарушить покой этого священного места. Уже совсем стемнело. Хаэмуас смотрел на свои длинные, унизанные мерцавшими в неровном свете факелов кольцами пальцы, на то, как они двигались, вторя древним словам молитвы, почтительной просьбы о примирении. Этот обряд он проводил уже добрую сотню раз, и никогда еще усопшие не проявляли недовольства его поступками. Хаэмуас был уверен, что аккуратность, какую он тщательно соблюдал при раскопках, а также ритуальные приношения – пища для ка – снискали благословение как ему, так и его близким, доброе расположение со стороны давно усопших и позабытых царственных правителей.

Церемония закончилась. В теплой темноте замерли последние слова. Хаэмуас опустился на колени рядом с Гори, чтобы с него сняли торжественное облачение, а потом Каса повязал вокруг его по-прежнему крепких бедер белую материю, а на шею повесил любимое украшение из лазурита и яшмы. У Хаэмуаса от усталости болели глаза.

– Ты поедешь домой? – спросил он Гори, когда Каса пошел звать рабов-носильщиков.

Гори покачал головой.

– Нет, отец, разве только если ты хочешь, чтобы я помог Пенбу разложить наши сегодняшние находки, – ответил он. – Ночь такая тихая, мы с Антефом, наверное, пойдем удить рыбу.

– Возьми телохранителя, – по привычке заметил Хаэмуас, а Гори с улыбкой отвернулся.

Долог путь в Мемфис с высокого плато Саккары, он лежит через величественные пальмовые рощи, мимо оросительного канала, в ночное время являвшего собой гладкую полосу самой густой темноты, в которой в ту же секунду отразились огни факелов свиты царевича. Хаэмуас, раскачиваясь в своих устланных подушками носилках под украшенным кистями пологом, смотрел вокруг, вглядываясь в бархатную черноту ночи и предаваясь своим обычным размышлениям о том, что же такого особенного в этом городе, так горячо им любимом. Мемфис – одно из древнейших и самых священных мест в Египте. Здесь уже две тысячи лет поклоняются богу Птаху, создателю всей вселенной. В этом городе прожили многие поколения богорожденных правителей, поэтому каждая улица, каждый камень здесь пропитаны духом достоинства и благородства.

Все еще можно видеть Белую стену Менеса[2], это сердце города. Раньше весь он располагался за ней, теперь же это был всего лишь небольшой оазис тишины и покоя, куда люди со всей страны, и богатые и бедные, могли прийти, чтобы подивиться и поклониться древности.

Знакомство с достопримечательностями сделалось национальной забавой, были бы средства. Губы Хаэмуаса скривились в саркастической усмешке. Его носильщики как раз входили на территорию пальмовых плантаций, и небо закрывали теперь плотные, похожие на перья пальмовые листья, приятно шелестевшие в темноте. История вошла в моду – не та история, в изучение которой так самозабвенно погружался Хаэмуас, а рассказы и байки о походах и полководцах, о чудесах и трагедиях далекого прошлого. Такие рассказчики-проводники наводняли все рыночные площади Мемфиса, готовые обобрать до нитки и богатых купцов, и благородных царедворцев в обмен на свои россказни, выдуманные на потребу толпе, уснащенные для пущей остроты еще и смачными подробностями дворцовых скандалов, которым уже сто, а то и тысяча лет. Обломками камней люди выдалбливали свои имена, а иногда и какие-нибудь мыслишки на Белой стене – внешней ограде храма Птаха – и даже на воротах храмов правителей в старом районе Анк.

Для охраны городских памятников Хаэмуас стал нанимать на службу мощных хурритов. Если нарушителя хватали на месте преступления, в наказание его несильно били, против чего отец Хаэмуаса, высокородный Рамзес, совсем не возражал. «Возможно, дело в том, что ему безразличны древние памятники, – размышлял Хаэмуас во время пути. Пальмы стали редеть, и вот уже над головой вновь показалось черное ночное небо. – Больше всего его занимают собственные монументы, которые останутся потомкам, а также захват, если на то есть хоть малейшая возможность, более древних памятников, которые тоже должны служить прославлению его персоны.