Книга Папин домашний суд - Исаак Башевис Зингер

— Это было давно, — сухо заметила Хана.

— Бог не изменился, — возразила Темерл.

— Мы уже недостойны чуда, — категорично заявила Хана.

— Почему? — удивилась Темерл. — Мы можем быть такими же хорошими и благочестивыми, как наши предки.

Примерно так они беседовали. Уверовав, что будущее сына в надежных руках, бабушка Темерл уехала счастливая. Реб Шмуэл так ничего и не сказал, билгорайский раввин вернулся к своим книгам. Чувство тревоги у бабушки Ханы усилилось, она не сомневалась, что ее младшая дочь кончит жизнь в нищете.

ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

Мой дедушка, билгорайский раввин, не был особенно близок со своими прихожанами. Его интересовали только Талмуд и вопросы, связанные с вечностью. У него не оставалось времени для мелочей и лишних разговоров. Он толковал законы в духе религии, и ни слова больше. Городские интриги и склоки его не заботили, хотя то и дело создавались противоборствующие партии, пытавшиеся помешать друг другу в делах общины — выборе шойхета, старейшин… В Талмуде сказано, что нужно заткнуть уши, чтобы не слушать болтовню, — так он и делал, а в порыве гнева внушал даже именитым членам общины, что они не должны отвлекать его по пустякам. Те оставляли его в покое, но проникались к нему враждебными чувствами.

С другой стороны, простые евреи — ремесленники, мелкие торговцы, так называемая «чернь», — почитали его и никому не давали в обиду. Они обращались к нему за советами даже по частным проблемам, проводили с ним третью субботнюю трапезу.

В городе было два вида хасидов — турискские и цанзские. Дедушка в юности посещал «двор» Турискского магида и считался хасидом. На самом деле он был не в восторге от сыновей Магида — реб Якова-Лейбеле и реб Мотеле Кузмирского, которые ежегодно наезжали в Билгорай отбивать друг у друга последователей. Останавливались они у дедушки, и всегда начинался шум. Дедушка соорудил во дворе шалаш с «крыльями», откидными крышами, поднимавшимися и опускавшимися с помощью веревок. Здесь он поселялся со своими книгами, чернилами, перьями, бумагой и самоваром, пил дымящийся чай, изучал Тору и писал комментарии, которые будут скорее сожжены, чем напечатаны, когда к нему приезжал один из двух ребе. Люди, в том числе сыновья Магида, боялись дедушки, потому что он говорил им правду, демонстрируя этим изречение: «Слова ученого жгут, как угли». Его сыновья, Йосеф и Иче, были умны, но им не хватало отцовской силы воли. Он предпочитал дочерей, особенно Бас-Шеву, мою мать, умную, богобоязненную, прекрасно владевшую святым языком девушку. Она была синеглазая, белокожая, рыжеволосая, с тонким носом, острым подбородком и ногами, по словам сапожников, самыми маленькими в городе, очень аккуратная. Худая, хрупкая, она страдала отсутствием аппетита, и всегда у нее что-нибудь болело.

Билгорай считался относительно большим городом. Он был расположен у австрийской границы, там стояло много солдат. Офицеры-казаки танцевали с русскими дамами или играли в карты в клубе. Солдаты ездили с нагайками по улицам, на голове — папаха, в одном ухе — серьга. На боковых улицах жили поляки, и три нации не смешивались, говорили на разных языках и отмечали разные праздники.

Свадьба моих родителей была шумной, происходило это после праздника Швуэс. Мама часто вспоминала о ней. Все девушки сшили по этому случаю платья, выучили новые танцы. Но жених, мать которого хотела, чтобы сын оделся получше, должен был летом влезть в меховую шубу, что очень развеселило городских франтов.

Отец скоро понял, что не подходит суровому, властному тестю, с ним практически невозможно было говорить. Оба шурина насмехались над его религиозностью, стремлением во всем оставаться евреем. Возвращаясь из синагоги, он часто с трудом находил дорогу домой, а так как никогда не глядел на женщин, мог не узнать маму и легко принять за свою жену тещу или золовку. Даже в те времена такая удаленность от мирских дел была в диковинку.

Чтобы стать казенным раввином, требовалось выдержать экзамен по русскому языку, пройти собеседование у губернатора. Братья матери сделали это, а отец отказался. В течение восьми лет «кормления у тестя» он часто ездил домой, а иногда отправлялся к ребе-чудотворцам. Желая стать учеником праведника, он не мог найти такого, который отвечал бы его требованиям.

По прошествии восьми лет отец стал искать небольшую общину, где не надо было бы сдавать экзамен по русскому языку. Братья и бабушка Хана советовали маме развестись с этим мечтателем, но у нее уже родились дети — моя сестра Хинда-Эстер и брат Ешуа. Дедушка не говорил ничего, становясь с годами все более молчаливым и замкнутым.

Поскольку молодые люди так часто боролись за раввинские места, требовавшие протекции, никто не верил, что отец найдет что-нибудь для себя. Однако он нашел. Нашел в Леонсине, крошечном городке на берегу Вислы, неподалеку от Нового Двора и лишь в нескольких верстах от Варшавы. Родители прожили в этом городке десять лет, там появились на свет мы с братом Мойше, хотя оба записаны в Радзимине. Леонсин мне незачем обрисовывать, мой старший брат уже сделал это в книге «О мире, которого больше нет». Но о Радзимине я бы хотел немного сказать.

Отец оставил Леонсин и сделался помощником Радзиминского ребе в результате ряда событий. В Радзимине обосновалась хасидская династия, созданная реб Янкеле, чудотворцем, ранее связанным с «дворами» хасидов Пшисхи и Коцка. Женщинам, приходившим к нему, он дарил заколдованные монеты и куски янтаря, защищающие от болезней. Он любил монеты, медь, серебро и золото, держал их в глиняных кувшинах. Молодые люди просили, чтобы он помог им освободиться от призыва. Ходили слухи, что его брань помогает больше, чем благословение. Женщине, которая пришла к нему с больным ребенком, он кричал:

— Убирайся со своим ублюдком!

Ребенок немедленно выздоровел.

Говорили, что заклинаниями он воскрешает мертвых, что к нему приходят очиститься даже трупы, чтобы их пустили в рай. По его словам, на чердаке у него собралось столько переселившихся душ, что чердак скоро рухнет. Однажды он упал ночью с постели и закричал:

— Он и мертвый остался дураком! Явился ко мне в саване, хотя знает, что я боюсь.

Его сын Шлоймеле умер молодым, а внук реб Аарон-Менахем-Мендл стал ребе, унаследовал большое состояние деда, Дом учения и недвижимость в Варшаве. Нельзя сказать, что радзиминская династия была такой уж родовитой, но реб Аарон-Менахем-Мендл женился на дочери Бяльского ребе из авторитетнейшего рода! Тем не менее Радзиминскому ребе не хватало престижа, его посещало мало образованных евреев и раввинов, последователями его были мелкие лавочники и кучера. Большим ученым он не слыл, его комментарии нуждались в серьезной редакции. Он открыл ешиву, однако ни главы ешивы, ни учителей не подобрал.

И место досталось моему отцу.

Мы сложили свои вещи на телегу и поехали в Радзимин. Мне было тогда три года, но я помню эту поездку. Все городские евреи пришли попрощаться с нами, женщины целовались с мамой. И мы поехали через поля, леса, мимо ветряных мельниц. Был летний вечер, небо сверкало, казалось, горящими углями, огненными метлами и зверями. Слышалось жужжание, гудение, квакали лягушки. Телега остановилась, и я увидел поезд: сначала большой паровоз с тремя фонарями, подобными солнцам, потом товарные вагоны, которые тащились медленно, озабоченно. Они, казалось, шли ниоткуда и до конца света, где было темно.