Книга Александр Македонский. Наследник власти - Неля Гульчук

Когда Пармес взглянула на Апаму, лицо ее озарила улыбка. Несколько мгновений она с нежностью и восхищением смотрела на дочь, затем печально произнесла:

– А ведь мы могли бы жить счастливо и спокойно.

– Ты опять грустишь! – воскликнула Апама.

Она опустилась перед матерью на колени и крепко прижалась к ней. Пармес, гладя дочь по голове, прошептала:

– На празднике ты затмишь всех красавиц.

– На каком празднике? – не поняла Апама. – У нас скоро будет праздник? И будет много гостей?

Она села рядом с матерью и приготовилась слушать.

– Апама, я позвала тебя, чтобы многое поведать перед нашей долгой разлукой, – осторожно начала Пармес.

– Как! Ты уезжаешь, мама? – Дочь мгновенно расстроилась. – Ия останусь совсем одна? Это невозможно. Мы никогда прежде с тобой не расставались.

В голосе дочери было столько волнения, что сердце матери дрогнуло.

– Уезжаю не я, а ты. Завтра ты навсегда покинешь этот дом. Твой дядя увезет тебя в Сузы.

Апама побледнела.

– Зачем? Я не хочу покидать тебя. – На ее глазах появились слезы.

Обеими руками Пармес обняла дочь и медленно произнесла:

– По повелению царя Александра тебя сватают за македонянина. Многих знатных персиянок царь решил выдать замуж за знатных македонян.

– Но почему я должна ехать уже завтра? Почему так скоро?

– Такова царская воля. И мы обязаны ей подчиниться.

– Я буду очень тосковать по тебе, мама, – тихо и по-детски жалобно произнесла Апама. Она задумалась. – Но ведь македоняне убили моего отца. Я не хочу быть женой македонянина.

Ее мысли путались, в душе нарастало беспокойство.

Горестная морщина пересекла лоб Пармес. Она рассказала дочери о своих первых встречах со Спитаменом, о его бесстрашии и гордости. Все ее слова были вдохновлены любовью и нежностью. Потом она рассказала о рождении сыновей, о рождении Апамы и, наконец, о том, что пришлось перенести ей, жене и матери. Она ничего не скрывала, девушка слушала мать, не перебивая, не произнося ни слова.

– Ты помнишь лицо человека, который бросил к моим ногам голову твоего отца? – внезапно задала вопрос Пармес.

– Разве это лицо можно забыть? Я узнаю его среди тысячи других! Я ненавижу этого македонянина за то зло, которое он нам причинил.

Апама пыталась понять, почему мать именно сейчас напоминает ей о тех трагических днях.

– Если ты встретишь этого человека и узнаешь его, что ты сделаешь?

– Отомщу, – не задумываясь ответила Апама. – Чего бы мне это ни стоило.

Мать явно испытывала ее перед отъездом. Но зачем?

– Но есть еще один человек, – продолжала Пармес. – Его вина в тысячу раз тяжелее.

Слова матери все больше и больше вызывали в душе дочери смятение и тревогу.

– Кто же он?

– Царь Александр!

Апама вздрогнула от ужаса.

Мать неумолимо продолжала:

– Из-за злобы и алчности царя, возмечтавшего подчинить себе весь мир, погиб твой отец. Теперь по воле Александра знатных персиянок поведут на заклание, как жертвенных овец.

– Если бы я могла, я отомстила бы ему! – вырвалось у Апамы. – Но ведь он недосягаем.

Пармес словно ждала этих слов.

– Мстить надо не самой, а через верных людей. Хитро, не подвергая себя опасности.

Дочь впервые видела мать такой суровой. Прозрение было ужасным: Апама поняла, что Пармес выбрала ее орудием своей мести. Но хватит ли у нее сил выполнить материнскую волю?..

* * *

Солнце склонялось к закату, а во дворце Мегабиза еще царила суета. Слуги собирали в дорогу невесту. Мегабиз не поскупился на приданое для любимой племянницы. Он хорошо знал, как высоко ценил царь своего военачальника Селевка, поэтому щедрой рукой отправлял в сундуки невесты цепи и ожерелья, сабли, мечи и кинжалы, украшенные драгоценными камнями, для жениха, золотые и серебряные чаши. Апама обратилась к Мегабизу с просьбой забрать с собой золотую клетку с певчими птицами. Конечно, растроганный дядюшка с радостью дал свое согласие.

Только к полуночи дворец наконец погрузился в сон. Лишь изредка слышались крики бодрствующей стражи.

Мегабиз после обильных возлияний с гонцом, довольный тем, что сестру удалось уговорить, быстро заснул в объятиях новой наложницы.

Но Апама и Пармес в эту ночь почти не спали. Едва забрезжил рассвет, они отправились в сопровождении магов и слуг совершить до восхода солнца утренние жертвоприношения.

На невысоком холме, расположенном недалеко от дворца, возвышался каменный алтарь. На нем горел огонь. Никакая человеческая рука не смела прикасаться к священному огню, никакое человеческое дыхание не смело осквернять его.

Мать и дочь, прикрыв рты повязками, внимательно наблюдали за магами в белых одеждах. Они бросали в огонь искусно нарубленные поленья ценного сандалового дерева вперемежку со связками прутьев.

Головы жрецов, как и головы женщин, были обвиты повязками, концы которых прикрывали рот, не допуская до чистого огня нечистое дыхание. Недалеко от алтаря, возле незамерзающего горного ручья, слуги не спеша закалывали белоснежных коз, предназначенных в жертву. Разрезая мясо на куски, они посыпали его солью и раскладывали на подстилках из листьев, чтобы ничто мертвое и кровавое не касалось прекрасной дочери Ахура-Мазды, терпеливой святой земли.

Старший из жрецов подошел к огню и плеснул в него свежего масла. Пламя взметнулось высоко к небу навстречу своему отцу, великому богу персов.

Все упали на колени. Пармес внезапно услышала за своей спиной тяжелое дыхание брата, который успел к началу жертвоприношений.

Маг взял ступку, растер в ней стебли священного растения гаомы и вылил в огонь красноватый сок, считавшийся пищей богов.

Небо постепенно светлело. Наступали самые волнующие мгновения. Жрецы, воздев руки к небу, запели молитву, между тем как самый молодой из них постоянно подливал масло в огонь, чтобы пламя разгоралось сильнее. В утренней, предрассветной молитве призывалось благословение богов на все чистое и доброе. Воспевались добрые духи света, жизни, правды, благородных дел на благо человека, щедрой земли, освежающей воды, пастбищ, деревьев и проклинались злые духи мрака: лжи, вводящей людей в обман, болезни, смерти, греха, пустыни, леденящего холода и все истребляющей засухи, отвратительной грязи и нечистых насекомых.

Пармес и Апама вторили пению магов. Они с детских лет привыкли считать эти гимны священными и лучшими из всех песнопений. Они пели их с тех пор, как научились говорить. Эти напевы были бесконечно дороги, как все, услышанное от предков, они представлялись достойными уважения и божественными. Наконец все голоса слились в общем торжественном гимне: «Чистота и блаженство ожидают непорочного праведника».