Книга Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

Брак между Марком Пилатом и Вибией Сервией был заключен в консульство Гая Цензорина и Гая Азиния. (Но поскольку я помню, что тебя всегда раздражало это «консульское» летосчисление, то специально для тебя уточняю: в семьсот сорок шестой год от основания Рима, когда божественный Август провел перепись, учредил третью чистку сената, и когда пошел первый год германской войны Тиберия.) Свадьба была торжественной – настолько торжественной и пышной, насколько можно было организовать у нас в Испании. Разумеется, она состоялась не в Леоне, где уже тогда служил и командовал конной турмой мой будущий отец, а в Цезаравгусте, где дед мой в то время был одним из руководителей города. Из Тарракона прибыл жрец богини Ромы. Со всех концов Испании, из обеих Галлий и даже из Африки съехались многочисленные представители клана Гиртулеев. Из Гадеса прибыл старший брат Публия, Квинт Понтий Пилат Младший, который в ту пору почитался главным в колене Пилатов. Из Тарракона приехал Децим Пилат Гиртулей – главный Пилат в Ближней Провинции. Разумеется, бракосочетание было совершено по обряду конфарреации, то есть самому благочестивому и торжественному обряду: с присутствием главного жреца Провинции, фламина Юпитера, и десяти официальных свидетелей. Естественно, в жертву Юпитеру был принесен хлеб из полбы, и все прочие многочисленные и утомительные обряды, как говорят, были тщательно соблюдены. Вплоть до того, что, несмотря на большое число приглашенных и их занятость, день свадьбы дважды переносился, потому что в первый день ауспиции были благоприятными, а гаруспиции – неблагоприятными, во второй день вышло наоборот, и лишь на третий день Фортуна и боги смилостивились над Пилатами и Гиртулеями и послали благоприятные знамения в обеих видах дивинации. И гости, представь себе, терпеливо ждали. Потому что мой дед, хотя не занимался финансами и торговлей и не был так состоятелен, как его старшие братья, Квинт Младший и Децим Пилат, хотя у себя в Цезаравгусте он не пользовался таким авторитетом, каким пользовался в Тарраконе его младший брат Гней, магистрат города и военный советник проконсула Ближней Испании, однако все сородичи уважали Публия Пилата за добродетель и безукоризненную репутацию.

Итак, свадьба была торжественной. Но когда Марк Пилат привез свою молодую жену в Леон и они стали жить супружеской жизнью, детей у них не было: ни через год, ни через два. И лишь на четвертый год, в консульство Гая Кальвизия и Луция Пазиена, в третий год второго трибуната Тиберия Нерона, под созвездием Близнецов появился на свет хилый и полузадушенный младенец – твой если не друг, то, надеюсь, приятель и спутник детства. (И стоит ли напоминать тебе, в каком году от основания Рима это произошло? Ибо в том же году, лишь на несколько месяцев раньше, родился и ты, Луций.)

Однако за год до моего появления на свет в жизни моего отца произошло событие, которое наложило яркий отпечаток на его дальнейшую судьбу, и в моей жизни, безусловно, благодетельно отразилось.

V. Рассказывают, что когда Вибия наконец забеременела и сообщила об этом мужу, Марк, по природе своей человек сдержанный, очень обрадовался. И на следующий день отправился в Августу, объявив перед отъездом, что намерен сделать своей жене нужный и дорогой подарок. В Августе Марк дождался базарного дня и отправился на невольничий рынок. Там он купил женщину, которую звали Лусена. Отец ее в детстве был свободным человеком, родился в Бетике в семье тартесса, который в составе вспомогательного отряда воевал против Цезаря на стороне помпеянцев, а когда помпеянцы были разгромлены, попал в плен и вместе с семьей был продан в рабство в Галлекию. Так что Лусена родилась уже в рабстве.

О том, как Марк приобрел Лусену, я слышал несколько рассказов. Одни говорили, что Лусена была выставлена в первых рядах, что стартовая цена за нее была назначена весьма высокая, но женщина с первого взгляда пришлась Марку по душе, он ввязался в аукцион и повышал цену до тех пор, пока не остался один среди торговавшихся. Другие утверждали, что Лусена была выставлена во втором и даже в третьем ряду, что цена за нее была объявлена невысокая, но когда торговец заметил, что Марк, как говорится, «прилепился к ней взглядом», то стал юлить и лукавить и сперва заявил, что женщина эта вообще не продается, а выставлена якобы по ошибке, затем объявил, что ради почтенного римлянина он сможет ее, пожалуй, продать, но ни в коем случае не по той смехотворной цене, которая написана на висящей у нее на шее табличке, – короче, морочил моему отцу голову, привел из лавки каких-то подставных людей, которые стали кричать, что они тоже хотят купить Лусену и готовы заплатить за нее очень большие деньги… Ну, ты сам знаешь, как делаются такие дела… Третьи рассказывали – и среди них один из конников Марка, который сопровождал его во время той злосчастной поездки в Августу, – я слышал, как он рассказывал другим сослуживцам моего отца, что не было никакого аукциона, никакого препирательства с работорговцем, а стоило Марку подойти к подмосткам, на которых были выставлены продаваемые рабы, как сама Лусена шагнула к нему навстречу и велела ему: «Купи меня, римлянин! Всю жизнь будешь благодарить богов, что сделал это!» И якобы сама назначила цену – вдвое больше той, что была написана у нее на табличке.

Как было на самом деле, мне так и не удалось узнать. Отец об этой покупке, понятное дело, никому не рассказывал. Лусена, когда я однажды попытался выведать у нее подробности, загадочно улыбнулась и ответила: «Сама Эпона велела нам встретиться». (Эпона, если ты забыл, – это богиня-лошадь, которой поклоняются по всей Испании, от тартессов до васконов. И не только в Испании.)

Достоверно лишь следующее: Марк купил Лусену за большие деньги, потому как долго потом расплачивался с каким-то ростовщиком из Августы, частями отправляя ему занятые деньги и проценты; Лусену он привез из Галлекии в Леон и подарил своей жене, чтобы рабыня ухаживала за ней и постепенно брала на себя обязанности по хозяйству (у матери моей были две наследственные рабыни, которых она взяла собой из Галлии, но ни одна из них не годилась на роль домоправительницы). Прошло несколько месяцев, и в целом мире не стало для моего отца существа ближе и драгоценнее, чем эта самая Лусена – «рабыня в подарок».

VI. История эта еще до моего рождения наделала много шума. В легионе и в городе Марк был известен как человек, одержимый военной службой: конями, оружием, учениями, упражнениями и тренировками, которым он чуть ли не ежедневно подвергал вверенных ему конников. В лагере он, что называется, дневал и ночевал. Домашним хозяйством не занимался. И главное: женщины его никогда не интересовали, он к ним был равнодушен и безразличен. Женился, как я уже вспоминал, по приказу отца. С женой своей почти не разговаривал и никогда не вспоминал о ней на людях. А тут вдруг словно спятил: часами стал сидеть дома, у себя в комнате, распахнув дверь и молча следя за тем, как Лусена движется по дому, прислуживает жене, хлопочет по хозяйству, отдает указания рабам и рабыням. При этом, как рассказывали, лицо его светилось той тихой радостью и затаенной гордостью, которые в редкие минуты проступали в его, обычно сумрачных, чертах, когда он смотрел на любимую лошадь или когда кто-то из его подопечных с особой ловкостью выполнял сложное военное упражнение, – то есть в минуты высшего блаженства и наслаждения жизнью.