Книга Великий полдень - Сергей Морозов

В канун нового года в Москве вручали государственные премии. По такому случаю из загородной резиденции пожаловал сам Его Высокопревосходительство, в прошлом большой радетель и добрый покровитель русской столицы. Раньше мне не доводилось лицезреть престарелого правителя воочию. Как автор уникальной градостроительной идеи я, конечно, был в числе лауреатов. О моем проекте говорили, что это новое слово в архитектуре, и, в частности, своеобразное продолжение грандиозной традиции сталинских высоток, олицетворение нео-имперской идеи, нео-имперского духа и тому подобное. Я принял из трясущихся ручек Его Высокопревосходительства диплом, денежный чек на символическую сумму, как раз необходимую для того, чтобы мы отчасти расплатились с долгами, а также золотой крест почетного гражданина Москвы. Правитель был хил и лыс. Отсутствовали даже брови и ресницы, как у древнего жреца, хотя верховным жрецом его, кажется, до сих пор еще не величали. Увы, он находился в глубоком старческом маразме. Его дряблые бесцветные губы производили лишь невнятный лепет. Потреплет лауреата по плечу — и на том спасибо. В общем, мероприятие сильно отдавало рутиной. Кстати, это была не первая премия, которую мне вручали за Москву, но получить награду из рук первого лица в государстве было все же лестно.

Папа тоже поздравил меня прилюдно. Правда, без особой сердечности. Я даже ощутил в его тоне странный холодок, словно я его чем-то раздражал. Я и прежде замечал, что на Папу, случается, находит какая-то мрачная раздражительность, а потому из деликатности решил как бы ничего не заметить. Впрочем, я все-таки не удержался и в ответном слове вскользь, будто бы в шутку намекнул, что неплохо бы наконец и для меня, почетного-де гражданина, изыскать местечко в Москве. Дескать, даже странно, что в соответствующем уставе это положение не прописано. Папа нахмурился и промолчал. Присутствующие, однако, не особенно прислушивались и вообще не поняли, о чем я завел речь.

Я взглянул на соседние сани. Дети по-прежнему, как завороженные, не сводили глаз с удалявшейся Москвы. Если уж говорить о наградах, то восторг в детских глазах был для меня дороже всех званий и премий вместе взятых.

Что же касается мечты заиметь в Москве хотя бы крошечную студию, самые скромные апартаменты, то уж я-то, кажется, был вправе на это рассчитывать. Иначе, что же это получается — сапожник без сапог? Почетный я гражданин или нет?.. Тут все, конечно, зависело от Папы. Своей-то любимице Майе он уже пообещал устроить гнездышко (он почему-то называл его «офисом»), и, конечно, в самом шикарном, Западном Луче. Даже не побоялся предоставить ей самостоятельность, а ведь она совсем еще девчонка!.. Наверное, во мне говорила заурядная ревность. Что ж, подождем. Видно, всему свое время.

Кроме Александра, Косточки и его младшей сестрички Зизи, в соседних санях ехали дети людей нашего круга. Вся знакомая компания ребятишек — тех, с кем Косточка водил дружбу. Насколько я понимал, подобно Папе, мальчик уже завел в отношениях с приятелями определенную иерархию. У него были свои особые правила, свои представления о собственной компании, в которой он был безусловным лидером. Но ребятишки тянулись к нему вовсе не потому, что он — сын Папы. Безусловно, Косточка был интересным мальчиком, чрезвычайно живым, умненьким, с фантазией. И, кажется, не злым. Я был рад, что у маленького Александра такой товарищ и покровитель.

Предновогодний день стал для детворы особенным праздником. Специально для детей устроили утренник и экскурсию по Москве, а вечером — большой маскарад. Надо ли говорить, что ребятишки были на седьмом небе от радости. Им не только удалось побывать в заповедном мегаполисе — государстве в государстве, которое мы, взрослые (как они считали) узурпировали исключительно для своих нужд, но и поразвлечься. В глазах детей Москва была настоящим чудом, где сосредоточилась целая империя «взрослых» развлечений. Увы, родители редко брали туда детей. Даже Косточка был здесь всего несколько раз. Александру повезло еще меньше: он вообще не был здесь ни разу, хотя с младенчества только и слышал от меня что о Москве. По макету, компьютерным слайдам, эскизам он знал ее вдоль и поперек. Я давно мечтал показать сыну новую Москву, но с самого начала у нас завели такие строгости с охраной, мерами безопасности, такую волокиту с оформлением пропусков, что даже я, автор проекта и почетный гражданин, в конце концов махнул на это рукой. Жена могла бы, наверное, все устроить без формальностей, при помощи Мамы, но по ее мнению, нашему Александру там нечего было делать и не на что смотреть. К сожалению, в прошлом году, когда в Москве для детей устраивали праздник, Александр болел.

Да что там дети, я и сам бывал в Москве куда реже, чем мне того хотелось. Я чувствовал, что новый мегаполис день ото дня становится для меня чужим и таинственным. Большая часть строительства, а затем и развитие комплекса происходило без меня, в это были вовлечены тысячи других людей. Все происходило как бы само по себе, идея обладала мистическим свойством саморазвития. С каждым днем Москва приобретала в моем восприятии вид загадочного сновидения. Казалось, время повернуло вспять, явь снова превращалась в сон пятилетней давности. Я смотрел на сверкающие в ночи башни и ярусы города, устремленного в небо, и мне чудилось, что он вот-вот исчезнет с берегов Москва-реки, растворится во мгле. Оставалось утешаться мыслью, что нечто подобное испытывает каждый творец: глядит на свое творение и с каждым днем понимает его все меньше.

Последнее время я часто задумывался об этом. Москва была для меня не менее притягательна своей загадочностью, чем, скажем, для Александра или Косточки.

Между тем, растянувшись на несколько сотен метров, кортеж стремительно летел вперед, и Москва действительно таяла в ночи. Скоро от нее осталась лишь золотистая дымка, дрожащая в небе, словно полярное сияние. На набережные были пустынны, по ним, параллельно кортежу, двигались лишь несколько черных грузовиков охраны. По-прежнему ослепительно сияли фонари, но по сторонам лежали темные лесные массивы. Время от времени из-за холмов показывались удаленные острова жилых микрорайонов, мерцающие множеством освещенных окон. Впрочем, скоро мы отъехали так далеко, что набережные закончились, а фонари пропали. Изредка под берегом попадались вмерзшие в реку черные баржи и плавучие краны. Пойма Москва-реки лежала в густой мгле. В небе появилось звено вертолетов сопровождения. Они освещали путь прожекторами.

Кортеж направлялся за город. Там предполагалось продолжить праздник и встретить Новый год. Из саней, летящих впереди и сзади, то и дело доносились смех, музыка и веселые крики. Особенно разошлась детвора. Полные впечатлений и предвкушая Елку, ребята до того разбесились, что сани, уже набравшие бешеную скорость, раскачивались из стороны в сторону, словно лодки на волнах. Впрочем, оснований для беспокойства не было. Тяжелые рессорные сани отличались прекрасной устойчивостью, да и присмотреть за сорванцами есть кому. Кроме возницы и его напарника, в санях находился еще один взрослый. Ребята называли его «дядей Володей» и считали за своего. Я бы затруднился точно определить его статус. Пожалуй, в прошлом веке такой «друг детей» мог бы считаться гувернером или домашним учителем. Но в каком-то смысле он и сам был сущий младенец. Характера необычайно миролюбивого и мягкого, дядя Володя обожал играть с детьми, знал бессчетное количество игр и забав. Он рассказывал им всяческие небылицы, иногда довольно странного полу-научного, полу-мистического свойства. Впрочем, вполне невинные. Сам ли он их выдумывал или где-то вычитывал?