Книга Гепард - Джузеппе Томази ди Лампедуза

Лампедуза написал не исторический, а психологический роман: исторические вехи расставлены в книге не столько для читателя, сколько для действующих лиц. «Я принадлежу к несчастному поколению на грани старого и нового времени, одинаково неуютно чувствующему себя и в том и в другом», — говорит дон Фабрицио. Это заявление продиктовано сознанием классовой обреченности, бессилия и потому нежелания что-либо изменить, предчувствием краха, равносильного физической смерти. Слова молитвы, которую дон Фабрицио читает в начале романа («Ныне и в час нашей смерти…»), отзываются безнадежным эхом в заключительной фразе последней, восьмой, части, являющейся, по существу, вторым из двух финалов (первый финал — эпизод смерти князя): чучело дога Бендикб отправляется в мусорную кучу вслед за псевдореликвиями. Настойчивый мотив смерти, проходящий через все повествование, обрывается на самой трагической ноте.

Уход дворянства со сцены открывает дорогу новому классу — буржуазии, седарам, и только наивностью, только близорукостью можно объяснить требование в этих обстоятельствах оптимизма от трезво мыслящего представителя феодальной аристократии. Роли участника исторических событий дон Фабрицио предпочитает роль стороннего наблюдателя, скептически оценивающего возможность перемен к лучшему в привычном мире. «Князь Томази ди Лампедуза, — писал итальянский критик М. Аликата в предисловии к русскому изданию романа 1961 года, — сумел воплотить свое видение мира в образе главного героя — князя Салины, в образе живом и могучем. Автору удалось создать образ, обладающий необычайной пластической выразительностью, сложный и противоречивый образ человека, которому присущи горячая любовь к жизни, к природе, к своему прекрасному городу Палермо, но также глубокая человеческая тоска… приводящая его… к поискам мира и покоя в физическом слиянии с природой, которую он исследует, изучая движение звезд и глубину космоса…»Учитателя не вызовет сомнения достоверность психологического портрета дона Фабрицио, естественного и в проявлениях чувственности, и в своем антидемократизме, и в жалости к убитому на охоте животному, и в непринужденности, с какой он высказывает собственные убеждения. Незаурядность личности князя находит, быть может, лучшее подтверждение в беседе с шевалье, в отказе от сенаторства, в объяснении характера сицилийцев. Нужно убедить пьемонтца в правоте дона Фабрицио, и писателю помогают в этом знание и чувство истории, знание и чувство природы, искусство обобщения, вкус к слову, внутренний метроном, обеспечивающий ритмическую палитру Как зрелого мастера характеризуют Лампедузу строки, посвященные одному из факторов, сформировавших характер его земляков: «…это ландшафт — либо приторно-мягкий, либо непременно суровый, без полутонов, которые действовали бы успокаивающе, как подобает ландшафту края, созданного для жизни разумных существ; это остров, где считанные мили отделяют ад в окрестностях Рандаццо от райской, но по-своему не менее опасной красоты таорминского залива; это климат, шесть месяцев в году изводящий нас сорокаградусной жарой. Посчитайте сами, шевалье: май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь — шесть раз по тридцать дней, когда солнце висит на головой. У нас такое же длинное и тяжелое лето, как русская зима, только боремся мы с ним менее успешно; вы этого еще не знаете, но у нас про зной можно, как про холод, сказать: лютый. Если бы хоть один из этих шести месяцев сицилиец трудился в полную силу, он израсходовал бы столько энергии, что в другое время года ему хватило бы ее на три месяца работы. А вода? Воды или нет, или приходится возить ее из такой дали, что каждая капля оплачена каплей пота. Кончается засуха — начинаются затяжные дожди, от их буйства шалеют высохшие реки, и животные и люди тонут там, где две недели назад погибали от жажды. Суровый ландшафт, жестокий климат, бесконечные трудности».

Рваная композиция романа позволяет автору уделять то большее, то меньшее внимание персонажам вторго и даже третьего плана, время от времени оживляя повествование введением новых действующих лиц. Пониманию отдельных сюжетных линий, оценке характера и поступков того или иного из героев романа помогает подчас намек на событие, не имеющее прямого отношения к основному действию, или мимолетное упоминание о ком-то далеком или даже ушедшем давно из жизни (к примеру, образ Анджелики значительно проиграл бы без истории ее покойного деда Пеппе Дерьма). Одно из главных свойств искусства Лампедузы — поэтическое видение. Ночной Палермо, сады, архитектурные формы и улицы Доннафугаты, монастыри, путевые картины, ожидание благодатного дождя, встречи дона Фабрицио со звездами и встреча со смертью в образе прекрасной дамы описаны с подлинно поэтической выразительностью. Сочность языка обеспечивают роману любовь автора к метафоре и порой избыточное пристрастие к многослойным сравнениям, что сообщает стилю «Гепарда» подчеркнутую тяжеловесность, пышность, барочность, особенно заметную в описаниях интерьеров. Внимание к детали в убранстве виллы Салина под Палермо и дворца в Доннафугате выдает ностальгию автора по безвозвратно утраченному теперь уже его собственному прошлому. Чувственное восприятие атмосферы этого прошлого насыщает место действия звуками, красками, запахами. Автор «Гепарда» пишет свой роман для себя, прощаясь с миром, где он — последний князь ди Лампедуза. Но для него важно, чтобы его прощальный роман прочли другие. В предисловии к последним изданиям «Гепарда» Джоаккино Ланца Томази цитирует завещание своего приемного отца: «Я хочу, чтобы сделано было все возможное для публикации «Гепарда» (надлежащая рукопись содержится в единой тетради большого формата); разумеется это не означает, что книга должна быть издана за счет моих наследников, — я считал бы это большим унижением».

Сицилия обогатила итальянскую и мировую культуру известными произведениями литературы, музыки, живописи. Здесь родилась поэзия на итальянском языке (знаменитая сицилийская школа, сложившаяся при дворе Фридриха II, с 1197 года короля Сицилии); отсюда родом два нобелевских лауреата — Луиджи Пиранделло и Сальваторе Квазимодо; книги Джузеппе Верги и Леонардо Шаши переведены на все главные языки; «Норму» и «Сомнамбулу» Беллини ставят в лучших оперных театрах мира; известные европейские и американские музеи имеют в своих экспозициях картины Ренато Гуттузо. Пример этих сицилийцев выбивает почву из-под ног у тех, кому Сицилия представляется исключительно инкубатором мафии. Таким примером по праву можно считать и автора «Гепарда».

Е. Солонович

Часть первая

Май 1860

Nunc et in hora mortis nostrae. Amen[2]. Ежевечернее чтение Розария завершилось. В течение получаса ровный голос князя напоминал Скорбные Тайны, и в течение получаса ему приглушенно вторил хор других голосов, сплетаясь в волнистую ткань, на которой золотыми цветами выделялись особенные слова — любовь, непорочность, смерть. На то время, пока звучал этот нестройный хор, зал в стиле рококо, казалось, преобразился: даже попугаи, распустившие свои радужные крылья на обитых шелком стенах, выглядели притихшими, а Мария Магдалина в простенке между окнами из светловолосой, погруженной в смутные мечтания красавицы, какой она была всегда, превратилась в кающуюся грешницу.