Книга Хорошие солдаты - Дэвид Финкель

Неудачник слушал неудачника: 10 января трудно было охарактеризовать Буша иначе. Рейтинг поддержки составлял 33 процента — самая пока что низкая цифра за весь период его правления, и, когда он в тот вечер начал говорить, по крайней мере те 67 процентов, что не одобряли его деятельность, вероятно, услышали в его голосе не столько решимость, сколько отчаяние, ибо практически по любым меркам военная кампания, которую он вел, была на грани провала. Стратегия установления прочного мира провалилась. Стратегия разгрома терроризма провалилась. Стратегия распространения демократии на Ближнем и Среднем Востоке провалилась. Стратегия демократизации хотя бы самого Ирака провалилась. В большинстве своем американцы, которые, согласно опросам, устали от войны и хотели вернуть войска домой, переживали текущий момент как трагедию и впереди видели только утраты.

То, о чем объявил тогда Буш, звучало как вызов, если не как прямая глупость. Вместо уменьшения численности войск в Ираке он решил ее увеличить — в конечном итоге прибавка составила 30 тысяч. «Подавляющее большинство — пять бригад — будут размещены в Багдаде, — сказал он и продолжил: — Перед нашими войсками будет поставлена четкая задача: помогать иракцам зачищать городские районы и поддерживать в них безопасность, содействовать им в защите местного населения и способствовать тому, чтобы иракские силы, которые останутся после нашего ухода, могли обеспечивать в Багдаде необходимую ему безопасность».

Такова была суть новой стратегии. Это была стратегия борьбы с повстанческими движениями, которую Белый дом вначале назвал «новый путь вперед», но которая вскоре стала известна как «большая волна».

Итак, «большая волна». С точки зрения большинства американцев, эта волна должна была бросить посылаемые подкрепления в пекло войны на ее трагической стадии, но, когда Буш кончил говорить, когда начали циркулировать слухи о том, что это за пять бригад, когда их номера стали звучать публично, когда было официально объявлено, что одна из бригад отправится из Форт-Райли, штат Канзас, Козларич увидел происходящее в другом свете.

Командир батальона в гуще войны: вот кем ему суждено быть. Стратегические неудачи, смена общественных настроений, политические веяния — все это, сказавшись в самый подходящий момент, привело к тому, что он и его солдаты не будут охранять грузовики с продовольствием. Они отправятся в Багдад. Увидев наконец смысл, Козларич закрыл глаза и возблагодарил Бога.

Три недели спустя, когда до отбытия оставались считаные дни, когда его правая ладонь побаливала от бесчисленных рукопожатий с людьми, которые не спешили ее отпускать и так смотрели ему в глаза, словно пытались навеки запечатлеть в памяти облик Ральфа Козларича, он сидел дома за столом и заполнял анкету под названием «Памятка семье на случай особых обстоятельств».

Я хотел бы, чтобы меня похоронили / кремировали.

«Похоронили», — написал он.

Местоположение кладбища:

«Уэст-Пойнт», — написал он.

Личные вещи, которые надлежит похоронить со мной:

«Обручальное кольцо», — написал он.

Вошла его жена Стефани, которая до того была в другой части дома с их тремя детьми. Они познакомились двадцать лет назад, когда оба учились в Уэст-Пойнте, и он сразу почувствовал, что рослая, спортивная, высоко держащая голову женщина, которая вдруг перед ним возникла, не из тех, кто легко дает себя завоевать. На нее стоило обратить внимание, он это понял. Себя он тоже ставил весьма высоко, и первое, что он ей сказал, было произнесено в высшей степени уверенно: «Можете называть меня Де Коз». Де Коз — The Cause, «Правое дело» — нравилось ему намного больше, чем Ральф, и намного больше, чем его фамилия, которую не все произносили верно: Козларич. Теперь, спустя двадцать лет, за которые Стефани ни разу не назвала его Де Коз, она прочла, что он написал, и спросила:

— И это все, что с тобой хоронить?

— Да, — ответил он, не отрываясь от своего занятия.

Тип надгробия:

«Военный», — написал он.

Отрывок из Писания, который надлежит прочесть:

«Псалом 23», — написал он.

Музыка, которую надлежит исполнить:

«Что-нибудь бодрое», — написал он.

— Ральф, бодрое, ты уверен? — спросила Стефани.

Тем временем в других частях Форт-Райли другие солдаты и офицеры тоже готовились. Дописывали завещания. Составляли доверенности. Проходили последние медицинские обследования. Слух. Частота сердечных сокращений. Кровяное давление. Группа крови. Посещали медицинские инструктажи, где им говорили: «Мойте руки. Пейте бутилированную воду. Носите хлопчатобумажное белье. Берегитесь крыс». Надевали бронежилеты, проходили в них осмотр на ветру при нулевой температуре: ремешки, говорили им, затянуты слишком слабо, в результате керамические пластины для защиты от снайперских пуль с высокой пробивной способностью на дюйм смещены, к тому же эластичные бинты и жгуты находятся не там, где надо, — словом, ты, считай, уже труп. Им объясняли, как бороться со стрессом и мыслями о самоубийстве; армейский священник втолковывал им: «Это важно. Если вы не готовы умереть, то должны к этому прийти. Если вы не готовы к гибели, то должны стать готовыми. Если вы не готовы видеть, как гибнут товарищи, то должны стать готовыми».

Были ли они готовы? Кто мог это знать? В большинстве своем они впервые отправлялись нести службу в боевых условиях, для многих это был первый в жизни выезд за границу. Средний возраст батальона — девятнадцать лет. Мог ли девятнадцатилетний парень быть готовым? Например, девятнадцатилетний солдат Данкан Крукстон? Он собирал вещи в своей маленькой квартирке, с ним были мать, отец и юная девятнадцатилетняя жена, и вдруг зазвонил телефон. «Похоронить», — ответил он. «Боевой гимн республики», — сказал он. Через десять минут он положил трубку. «Только что спланировал свои похороны», — беспечно бросил он недоумевающим родителям и молодой жене, но был ли Данкан Крукстон готов?

А самый младший солдат батальона, которому было только семнадцать? «Так точно», — отвечал он всякий раз, когда его спрашивали, готов ли он, но раньше, когда слухи об отправке только начали ходить, он отвел в сторонку своего взводного сержанта — старшего сержанта Фрэнка Гитца — и спросил, как ему быть, если он убьет кого-нибудь. «Засунь это в темный угол и не вытаскивай, пока ты там», — ответил Гитц.

Был ли готов этот семнадцатилетний?

И был ли, если уж на то пошло, готов Гитц, который побывал в Ираке дважды, был по возрасту одним из старших в батальоне и знал про «темные углы» больше, чем кто-либо другой?

Был ли готов Джей Каджимат, о котором его мать десять недель спустя скажет репортеру местной газеты, что он был «сердечным мальчиком»?

Без разницы. Так или иначе, они отправлялись.

Паковали боеприпасы, фотоснимки, комплекты первой помощи, сладости. Отпущенные в город погулять последний разок, иные здорово напились, несколько человек сходили в самоволку к подружкам, и как минимум один женился. За пять дней до отбытия Козларич держал в руках список солдат, которые не смогут поехать. Семеро нуждались в той или иной врачебной помощи. Двое скоро должны были стать отцами. У одного маленький ребенок был в интенсивной терапии. Двое сидели в тюрьме. Девять человек по разным причинам были, как выразился Козларич, «в психологическом плане не способны делать то, что необходимо». Но большинству очень даже хотелось делать то, что необходимо, солдаты говорили об этом уверенно и не скрывали нетерпения. «Это решающий момент всей драки, — сказал один солдат, притопывая ногой, покачивая головой, чуть ли не вибрируя. — Шанс ее выиграть».