Книга Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

Калмык вскинул над собой обе руки. Но плечистый стремительно вскочил, тут же шлепнулся вновь, и снова поднялся на ноги. Воля к победе, упрямство понравились зрителям, они захлопали ему.

Дутов огляделся. Многие из тех, кто сидел в шатре, наверняка, даже не представляют, что раньше на Руси проходили не только «судные поединки» — драки до первой крови, но и бои с медведями. Вот это были зрелища!

Разъяренный медведь, которому минут за десять до поединка изрядно трепали задницу меделины и мордаши — собаки особой породы, не боящиеся косолапых, — очутившись один на один с человеком, не упускал из виду ни единого перемещения противника, расправлялся с двуногим «венцом природы» безжалостно. Медведи ломали людям хребты, кожу с головы сдирали чулком, а глаза выковыривали из черепа когтями-крючьями. Однако и косолапые, если ошибались, шансов уйти назад, в лес, не имели. Очень часто боец насаживал мишку на рогатину, как кусок мяса на вертел, либо молотил хрюкастого дубиной, а потом бросался на него с ножом и вспарывал тому брюхо…

Кто-то с передних скамеек, где сидели рабочие парни, крикнул:

— Кровь!

Но крови не было. Ни у калмыка, ни у плечистого. Всем известно, что кулачный поединок прекращается, когда у одного из противников появляется кровь, либо он падает на арену и никак не может с нее подняться. В таких поединках лежачих не бьют вообще.

Плечистый, загребая ногами опилки, прошел несколько метров по кругу, уходя от противника вправо, калмык за ним.

Сидевший рядом с Дутовым купец в красной дешевой рубахе, на которую был натянут старый, с вытертыми рукавами пиджак, перегнулся к войсковому старшине:

— Господин полковник, не желаете ли сделать ставку на кого-нибудь из бойцов?

— Не желаю, — ответил Дутов, не поворачивая головы.

— Напрасно, — огорчился купец, — не то сгородили бы по маленькому интересу.

Дутов напрягся, уперся взглядом в пол. Купец вздохнул и обратился к соседу слева от него, бойкому малому в картузе, в пиджаке, карманы которого были плотно набиты семечками:

— Ну что, кинем по маленькой, а? На бойцов… Кто кого возьмет.

— Давай, — согласился малый.

— Выбирай. На кого хочешь поставить?

— Да вот на этого, мордастого.

— Крепкий вояка, — одобрил его выбор купец. — Поскольку сбрасываемся?

— По красенькой.

По красенькой — значит, по червонцу, одной ассигнацией.

— Давай добавим еще по синенькой, — предложил купец. — Годится?

С синенькой «пятеркой» выходило итого пятнадцать рублей.

Малый, будучи доволен тем, что удалось сделать ставку на сильного бойца, а купец не стал сопротивляться и поставил на слабого, был уверен в выигрыше. Он усмехнулся, произнес громко: «Годится!» и, сдернув с головы картуз, следом за купцом швырнул в него пятнадцать рублей.

Купец блефовал, пользуясь глупостью малого: шансов выиграть у плечистого не было. Это было видно невооруженным взглядом. Дутов отвернулся — не любил дураков, а еще больше не любил, когда дураков обманывали умные.

Плечистый тем временем снова провел атаку на калмыка. Два удара достигли цели, и калмык очутился на опилках. Публика заревела. Больше всего ревел соперник купца по пари — только подсолнуховая скорлупа летела в разные стороны:

— Знай наших!

Купец на этот рев никак не реагировал — лицо его хранило вежливое безразличие.

Калмык не успел подняться на ноги — на него сверху грузной копной навалился плечистый. Узкоглазый застонал, но нашел в себе силы вывернуться, и через несколько мгновений насел на плечистого. Собравшиеся снова зашлись в реве — они поддерживали сильного.

Плечистый согнулся низко и с маху саданул головой калмыка, будто врезал бревном. Тот ахнул сдавленно, отпрыгнул в сторону, ошалело закрутился на одном месте, но устоял на ногах. Потом веретеном прошелся по арене и нанес спаренный удар противнику, который не успел увернуться, согнулся вдвое и, выставив перед собой кулаки, задом отъехал к краю арены.

Дутов неожиданно подумал о том, что такой же азарт рождали у публики менее жестокие, шапочные бои, ведь ловкости они требовали невероятной — крутиться нужно было волчком, чтобы сохранить на голове шапку.

Плечистый не имел таланта нападать, строить комбинации, наносить разящие удары, но обладал даром подражательства, перехвата приемов. Вот он и позаимствовал у калмыка манеру уходить от нападения, от прямых и кривых пробросов противника, — и теперь успешно использовал ее.

Дутов вглядывался, щурил глаза, пальцем оттягивал краешек века, так как слышал, что зрение тогда обостряется, и все предметы становятся четкими. Однако так и не засек момент, когда удары калмыка сделались ослабленными. Может, плечистый обладал гипнотическим даром? Если это заметит рефери, то под брезентовым куполом запахнет жареным.

Проворно переступая ногами, хрипя, — со стороны казалось, что хрип этот исходит от бойцовской злости, но шел он от усталости, — калмык снова приблизился к противнику. Воздух разрезали удары кулака. Калмык ощущал, что лишь касается тела плечистого, но дальше его не пробивает, словно рука зависает в воздухе. Это вызывало раздражение: противник — чего не было в начале поединка — очень ловко уходил от ударов. Такие бойцы попадались калмыку и раньше. Рецепт был только один — изматывать их.

Противник, уловив сбой в его дыхании, незамедлительно пошел в атаку. Люди на скамейках загомонили — атаки калмыка почему-то волновали их меньше, чем силовые броски плечистого. Вот народ! Дутов помял пальцами костяшки на правом кулаке, вздохнул — ему неожиданно самому захотелось встать в бойцовский круг, взмахнуть кулаками, как это не раз бывало когда-то в детстве…

Бойцы, мелко перебирая ногами, двинулись по краю арены вначале в одну сторону, потом в другую, — непонятно, кто от кого уходил, то ли плечистый от калмыка, то ли калмык от плечистого… Пахло потом, карболкой, плохим хозяйственным мылом, самосадом — в сумраке зрительской массы кто-то нервно потягивал из кулака самокрутку…

Кадеты, сидевшие впереди, вели себя чинно, не галдели, не размахивали руками подобно восторженным кухаркам — они затылками и лопатками ощущали, что сзади сидит строгий воспитатель юнкерского училища, который запросто может свернуть им шеи. Впрочем, сам Дутов воспитателем себя уже не считал — уходил на фронт… Он снова помял костяшки кулака.

Затяжная борьба, развернувшаяся на арене, потеряла свою остроту, сделалась неинтересной. По проходу к дверям потянулись люди. Дутову тоже следовало бы уйти — свободного времени не было — но он даже не сдвинулся с места.

Калмык неожиданно сделал обманное движение, увлек плечистого в сторону, выкрикнул что-то горласто, воинственно — невнятный крик не разобрал никто. В следующее мгновение он нанес левой рукой резкий, сильный удар. Плечистый среагировал вовремя. Успел он ответить и на второй такой же, а вот третий проворонил. Весь цирк, все ряды от первого до самого последнего, расположенного наверху, под крышей, услышали смачный громкий звук, будто бревно всадилось торцом в тугую бычью тушу.