Книга Апокалипсис Антона Перчика - Анна Никольская

— «…первый заметный метеоритный дождь прошел зимой благодаря потоку Квадрантиды. Пик падения пришелся на четвертое января…» — скрипит какой-то дед из динамика. Окей, окей, все что угодно, лишь бы не ее нотации.

— …отец только и успевает оплачивать твои интернет-покупки. Зачем тебе столько одежды? Ты же не девушка.

— А что, только девушки должны классно выглядеть и приятно пахнуть? А я, раз родился мужиком, должен в трениках и стоптанных башмаках на троллейбусе ездить? Успокойся, найду я работу — я вон в интернете объявление уже разместил почти. Есть там одна тема — по бизнесу… Правда, нужен первоначальный капитал. Как думаешь, отец даст?

— Не знаю. Надо было тебе учиться, вот что, — мамик меняет тему и принимается за другой глаз. У нее на каждый уходит по пять минут, я засекал. — Мы еле-еле устроили тебя в медицинский. Надеялись, пойдешь по нашим стопам.

— Ну не мое это! Не могу я ковыряться в трупах — мне неприятно!

— А что тебе приятно-то? Медицина — не мое, фармацевтика — не мое, лингвистика — тоже, товароведом и то не взяли.

— Не «не взяли», а я отказался! Я хочу свой бизнес. В фэшн-индустрии. Мы с Егором уже перетерли: хотим открыть сеть бутиков, по франшизе. У нас и связи кое-какие есть.

— А в чем проблема? Открывайте.

Она еще и издевается.

— Мам, может, поговоришь с отцом насчет денег, а? Он тебя же слушает.

— Антон, очнись, пожалуйста. Спустись на землю. Мне иногда кажется, что тебе не восемнадцать, а восемь. Я не знаю, почему ты у нас до сих пор такой инфантильный. Вроде бы два года в Америке жил один, повзрослеть вроде должен был. В колледже вас там чему учили?

— Как правильно заниматься любовью. И марихуану курить.

Она зыркает на меня. Как тигрица — сейчас зубами прихватит за шкирку и отшлепает.

— Шучу.

— Вот-вот. Все тебе шуточки. А мы, между прочим, с твоим папой после мединститута еще пять лет пахали на «скорой помощи», дежурили через одного в ночную смену. Еще ты был маленький с пороком сердца, авитаминозы вечные — ладошки до костей облезали. Мы, прежде чем открыть клинику, знаешь сколько всего хлебнули?

Ну все, завелась. Сейчас будет втирать про свое трудное детство и еще более трудную молодость. Мамик с отчимом жила, он ее ремнем порол за то, что она обкусывала ногти. Он порол, а она после этого еще дальше обкусывала, до мяса. Зато теперь ходит с акриловыми. Встретил бы — убил. Но он помер уже, отчим. Мамик за отца рано вышла замуж, ей было восемнадцать, когда она вышла — как мне. А я так думаю: ну их на фиг, эти ранние браки. Сначала созрей, потом женись. Вот я не созрел для хомяка даже или там котенка, не то, что для жены.

— Извини, что мне не пришлось хлебнуть, — говорю.

— Ничего, у тебя еще все впереди. Отец в этот раз настроен решительно. Пока не восстановишься в университете — никаких клубов, никаких Ань. И да, кстати, ключи от машины положи сегодня ему на стол.

Что? Я не верю своим ушам. Отдать от тачки ключи?

— Э, родители, вы чего?

— Ничего, поездишь на метро, как все. Ты на бензин и на мойки больше тратишь, чем мы с отцом вместе взятые.

Ах, вот так, да? То есть вот так… Если я, в отличие от отца, на грязной тачке ездить брезгую, со мной вот так можно… Пожалуй, пора пускать в ход тяжелую артиллерию. На метро я больше точно не сяду — меня однажды там чуть не убили. Кулаком по голове — им мой галстук-бабочка не понравился.

— Зачем вы так со мной, мамик?

Неожиданно я сползаю вниз по стенке и роняю голову — на колени падают мои тяжелые кудри. Клево со стороны выглядит, наверное.

— Перестань паясничать.

Лицо у нее становится непроницаемым — я подглядываю. Идеальное накрашенное лицо, как у куклы. Хорошо, что я пошел в нее, отец у нас чуть красивей летучей мыши. Серьезно, они вблизи реально страшные — курносые и ушастые, прям как он.

— Лучше займись братом, я уже иду. — Мамик достает из сумки кошелек. Леопардовый в розочку — «Роберто Кавалли», сумка такая же. Дает мне деньги. — Сводишь его на площадку, потом покормишь, не забудь витамины. В ванну и спать. В холодильнике курица с пюре.

— Иной раз мне кажется, что вы меня не любите. Что я чужой вам, — для пущего эффекта я трясу башкой.

— Не говори глупостей. Мы все делаем ради твоего же блага. Закроешь за мной?

— Игорька вы любите гораздо больше!

Мамик вздрагивает. Проняло наконец-то. Ура.

— Антош, ну что ты такое говоришь?

Она вздыхает. Подходит ко мне и проводит рукой по волосам. Опускается на корточки и обнимает. У нее новые духи. Надо потом глянуть, что за запах — Аньке понравится. Может, уже растает.

— Мы тебя очень любим. Тебя и Игорька. Просто…

— Что? Просто что? — голос у меня дрожит.

Я поднимаю наконец голову. Я смотрю ей в глаза. Долго. Главное, сейчас не сорваться и не заржать. Она почти готова. Осталось каплю дожать — и все, она готова.

— Просто мы хотим, чтобы ты стал более… ответственным, что ли… Взрослым. Чтобы ты повзрослел, наконец. Сам отвечал за себя и свои поступки. За свою жизнь, понимаешь? Папа ведь не вечный.

— Я понимаю, мам. И я стараюсь. Правда. Мы с Егором уже все обмозговали, это реально крутой проект. Прости, я опять говорю ерунду… Я тебя люблю, мамик.

Я редко ей это говорю — мол, люблю и все такое — ну так, по мере надобности. Знаю, что они важные, эти слова, только они все равно особо для меня ничего не значат. Я ни фига не чувствую при этом — ни смущения, ни порыва какого-то… Что обычно испытывают в таких ситуациях? Когда говорят «я тебя люблю»?

— И я тебя, сыночек, — она порывисто прижимает меня к груди. Внутри у меня все просто клокочет от смеха.

— Мам, ты самая родная, — я тихо всхлипываю (тут главное — не переборщить) и утыкаюсь мокрой щекой ей в шею. Пускай прочувствует. — Может, ты все-таки поговоришь с отцом насчет денег?

— Поговорю, сынок. Я поговорю.

— Спасибо, мам. Ладно, иди, я побуду с Игорьком. Мы в парк сходим.

Я подонок, да? Думаете, подонок. Эгоистичный, самовлюбленный, наглый и все такое прочее.

Вот что я вам на это скажу: так оно и есть. Сейчас таких, как я, как собак нерезаных развелось. Это прадед так говорит. Он танк тяжелый, хоть и старый. У него два осколка в груди, поэтому ему цинизм в мой адрес простителен. И знаете еще что хочу добавить, ну типа, в свою защиту? Быть подонком и признавать это — не каждому дано. Далеко не каждому. Это привилегия избранных, если хотите.

* * *

— Ну что, брателла, пойдем в парк?

— Ура! В парк! В парк! — Игорек прыгает до потолка, сейчас рейтузы потеряет. Он по дому вечно в них гоняет, уже протер до дыр. — Мы на тарзанку?