Книга Аня из Шумящих Тополей - Люси Мод Монтгомери

Но в тот момент мы еще не удостоились ее улыбки. Когда я спросила, можно ли видеть миссис Маккомбер, Ребекка Дью взглянула на меня довольно мрачно.

— Вы имеете в виду вдову капитана Маккомбера? — уточнила она с упреком, словно в доме было не меньше десятка разных миссис Маккомбер.

— Да, — ответила я смиренно. И мы тотчас же были введены в гостиную и оставлены там. Это довольно приятная маленькая комната, пожалуй, с чрезмерным количеством вышитых салфеточек на спинках и ручках мягкой мебели, но пленившая меня своей тихой, уютной атмосферой. Каждый предмет обстановки имеет свое особое, отведенное именно для него и занимаемое им много лет место. А как блестит вся деревянная мебель! Ни один покупной полировальный состав никогда не производил такого зеркального блеска. Я поняла, что это результат неустанных трудов Ребекки Дью. Каминную полку украшает бутылка, в которой находится модель корабля с полной оснасткой и парусами. Этот корабль чрезвычайно заинтересовал миссис Линд, которая никак не могла догадаться, каким образом он попал в бутылку, но нашла, что благодаря ему у комнаты «очень мореходный вид».

Вошли вдовы. Они мне сразу понравились. Тетушка Кейт высокая, худая и седая, немного суровая — точно того же типа, что и Марилла, а тетушка Четти — маленькая, худая и седая, немного грустная. Возможно, когда-то она была хороша собой, но теперь от прежней красоты ничего не осталось, кроме глаз. Глаза у нее чудесные — нежные, большие, карие.

Я изложила цель моего визита, и вдовы переглянулись.

— Мы должны посоветоваться с Ребеккой Дью, — сказала тетушка Четти.

— Без сомнения, — отозвалась тетушка Кейт.

И Ребекка Дью была вызвана из кухни. Вместе с ней вошел кот — большой, пушистый мальтийский кот с белой манишкой и белым воротничком. Я охотно погладила бы его, но, памятуя о предостережении миссис Брэддок, сочла за лучшее проигнорировать его присутствие. Ребекка взирала на меня без тени улыбки.

— Ребекка, — сказала тетушка Кейт, которая, как я убедилась, зря слов не тратит, — мисс Ширли хочет, чтобы мы сдали ей комнату. Я думаю, мы не можем этого сделать.

— Почему нет? — возразила Ребекка Дью.

— Боюсь, Ребекка, у вас прибавилось бы хлопот, — сказала тетушка Четти.

— Мне к хлопотам не привыкать, — заявила Ребекка Дью.

Просто невозможно, Гилберт, отделить ее имя от фамилии — невозможно… хотя вдовы это делают. Они обращаются к ней «Ребекка». Не знаю, как им это удается.

— Мы, пожалуй, староваты, чтобы сдавать комнаты молодежи, — упорствовала тетушка Четти.

— Не говорите за других, — отрезала Ребекка Дью. — Мне еще только сорок пять, и я еще сохраняю и умственные, и физические способности. И на мой взгляд, было бы совсем неплохо, если бы в доме поселился кто-нибудь помоложе. Девушка, во всяком случае, лучше, чем молодой человек. Он курил бы и днем и ночью — спалил бы нас дотла прямо в постелях. Если вам нужен жилец, я посоветовала бы взять ее. Но, разумеется, это ваш дом.

«Сказала и исчезла», как любил выражаться Гомер[3]. Я поняла, что все уже решено, но тетушка Четти сказала, что я должна подняться наверх и посмотреть, устроит ли меня комната.

— Мы, душенька, дадим вам комнату в башне. Она не такая большая, как комната для гостей, но в ней есть отвод от дымохода, чтобы зимой ставить железную печечку, да и вид из окна гораздо приятнее. Вам будет видно старое кладбище.

Я знала, что полюблю эту комнату. Само название «комната в башне» вызвало у меня приятную дрожь. Я почувствовала себя так, словно очутилась в той старинной балладе, которую мы часто пели в авонлейской школе, о девице, что «жила в высокой башне у моря, у седого». Комнатка и в самом деле оказалась премилой. Мы поднялись в нее по маленькому пролету угловой лестницы, ведущей с лестничной площадки. Комнатка невелика, но совсем не такая маленькая, как та, ужасная, представлявшая собой просто отгороженную часть коридора, где я жила в первый год учебы в Редмонде. Здесь два слуховых окна — одно выходит на запад, другое на север, а в наружном углу башни еще одно окно, трехстворчатое, трехстороннее, с открывающимися наружу рамами и расположенными под ним полками для моих книг. Пол накрыт круглыми плетеными ковриками. Большая кровать с пологом и узорчатым стеганым одеялом производит впечатление столь безукоризненно ровной и гладкой, что спать на ней и тем нарушать эту красоту кажется преступлением. К тому же, Гилберт, она такая высокая, что взбираться на нее мне приходится по забавной маленькой лесенке, которая в дневное время убирается под кровать. Кажется, все это хитрое сооружение вывез из какой-то заграницы капитан Маккомбер.

Есть здесь прелестный угловой буфетик с нарисованными на дверце букетами и с полочками, украшенными вырезанной в виде фестонов белой бумагой. Есть и круглая голубая подушка на сиденье у окна — углубление, образованное пришитой посередине большой, обтянутой тканью пуговицей, придает этой подушке вид пухлого голубого пончика. И еще есть хорошенький умывальничек с двумя полочками: на верхней едва хватает места для миски и ярко-голубого кувшинчика, а на нижней для мыльницы и большого кувшина с горячей водой. При умывальнике небольшой ящик с медными ручками, заполненный чистыми полотенцами, а на полочке над ним сидит белая фарфоровая леди в розовых туфельках, с золотым поясом и красной фарфоровой розой в золотых фарфоровых волосах.

Вся комната позолочена светом, льющимся в нее сквозь пшенично-желтые занавески, а на стенах редкостные гобелены — причудливые тени растущих за окнами тополей… живые гобелены, вечно меняющиеся и трепещущие. Так или иначе, а комнатка сразу показалась мне веселой. Я почувствовала, что нет на свете девушки богаче меня.

— Здесь тебе будет спокойно, вот что я скажу, — заявила миссис Линд, когда мы уже уходили.

— Боюсь, после свободы Домика Патти кое-что здесь покажется мне немного сковывающим и стесняющим, — заметила я, просто для того чтобы поддразнить ее.

— Свобода! — фыркнула миссис Линд презрительно. — Свобода! Не уподобляйся янки, Аня.

А сегодня я перебралась сюда уже со всеми пожитками. Конечно же, мне очень не хотелось расставаться с Зелеными Мезонинами. Как бы часто и подолгу ни была я вдали от них, с той минуты, как начинаются каникулы, я вновь принадлежу Авонлее, словно никогда и не уезжала, и мое сердце разрывается при мысли, что надо снова покинуть родной дом. Но я знаю, что полюблю Шумящие Тополя. И они уже любят меня. Я всегда знаю, любит меня какой-нибудь дом или нет.

Виды из всех моих окон замечательные — даже вид на окруженное рядом темных елей старое кладбище, куда ведет петляющая дорожка с низкими каменными оградками по бокам. Из западного окна я могу видеть всю гавань до ее дальнего туманного берега и чудесные маленькие парусники, которые так люблю, и большие корабли, уходящие в плавание «к неведомым берегам», — чарующая фраза! В ней такой «простор для воображения»! Из северного окна я могу смотреть в рощу берез и кленов, раскинувшуюся по другую сторону проселочной дороги. Ты знаешь, я всегда боготворила деревья.