Книга Уникум - Варвара Клюева

Прошку обожали половина девиц нашего курса и все поголовно дамы среднего и пожилого возраста — от церберш вахтерш в общежитии и раздраженных разливальщиц в столовой до суровой преподавательницы начертательной геометрии. Трудно сказать, чем он привораживал слабый пол, поскольку росту в нем ровно сто шестьдесят два сантиметра, всего на три сантиметра больше, чем у меня, а я была едва ли не самым малорослым экземпляром на факультете, но против факта не попрешь — мехматовские дамы висли на нем гроздьями. О Прошкиных победах слагали легенды. Прошка же принимал это необъяснимое поклонение как должное, вовсю пользовался незаслуженными привилегиями и вскоре вконец обнаглел.

Вторая половина факультетских девиц сохла по Генриху, но их я еще могу как-то понять. Во-первых, он аристократичен, во-вторых, невероятно добр и деликатен и, в-третьих, гениален. С любой девушкой Генрих обращался так, словно она была самым прекрасным, самым умным и самым отзывчивым созданием на свете. Если бы не разница в росте, я бы и сама перед ним не устояла, но, на мой взгляд, как-то нелепо сгорать от страсти к человеку, когда твой нос находится на уровне его пупка.

Леша учился в одной группе с Прошкой. В общежитии он появлялся от случая к случаю, поэтому на первом курсе мы не были близко знакомы. Иногда он приходил на вечеринку в честь дня рождения кого-нибудь из соучеников или на пьянку по случаю сданных экзаменов, но вел себя незаметно. По-настоящему сдружились мы в стройотряде.

В стройотряд нас отправили после летней сессии. Пришлось приложить немало усилий, чтобы попасть в один отряд, но мы своего добились. Строить предстояло коровник и свинарник в Архангельской области. Об этой эпопее в двух словах не расскажешь, надо писать отдельную книгу. Скажу только, что тот опыт дал мне ясное представление о чувствах, какие питают друг к другу однополчане, побывавшие в настоящих переделках.

Осенью на меня свалилась крупная удача — неподалеку от Университетского проспекта освободилась дворницкая вакансия, позволявшая при наличии справки о тяжелых жилищных условиях рассчитывать на служебную квартиру. Справку я добыла, учебу в университете благополучно скрыла и в один прекрасный день стала счастливой обладательницей однокомнатного рая. Правда, рай этот находился на первом этаже и выглядел слегка обшарпанным, но, если вам довелось всю сознательную жизнь бороться с любимым братцем за клочок места в восьмиметровой комнатушке, вряд ли вы станете особенно привередничать.

Словом, зажила я своим домом. Но прошел месяц-другой, и дом как-то постепенно перестал быть только моим. Сначала друзья оставались у меня ночевать только время от времени, когда мы засиживались допоздна за картами, потом решили, что мне необходима помощь на дворницком поприще, и поселились основательно. Грязные слухи набирали силу и постепенно докатились до замдекана, который даже пригласил меня для личной беседы на предмет моего морального облика. Но что он мог, тем более что правда была на моей стороне? Только коситься неодобрительно, что он и делал.

А вот на следующем курсе мы влипли крупно. Причем исключительно по моей и Прошкиной вине.

Прошка водил короткое знакомство с одной девицей, которая распределяла на мехмате профсоюзные блага. Большая часть этих самых благ, разумеется, доставалась Прошке, но и нам перепадали крохи. Девица в приватной беседе поведала Прошке жуткую историю о том, как едва не вылетела с факультета, вычеркнув одну ничем не примечательную нашу сокурсницу из списка баловней судьбы, получивших путевку на август в спортивный лагерь в Пицунде. Сия операция понадобилась Прошкиной почитательнице, дабы внести в список подругу. Но эта невинная благотворительная акция обернулась неожиданным кошмаром. Главный профкомовский лидер мехмата запер девицу в своем кабинете и свистящим шепотом объявил ей, что вычеркнутая посредственность ни много ни мало стукачка КГБ и в случае еще одного такого прокола он, то бишь профсоюзный лидер, не даст за девицыну жизнь и полушки.

Вот такую историю узнал Прошка, а кроме того, девица под страшным секретом назвала ему имя стукачки. Прошка долго молчал, крепился, но как-то выпили мы с ним лишку, и у него развязался язык. Меня же на пьяную голову его рассказ навел на совершенно безумную мысль. Я немедленно поделилась ею с Прошкой, и он, тоже не слишком трезвый, пришел в буйный восторг.

Короче, проникли мы с ним глухой ночью в деканат и на тамошней пишущей машинке отстучали статью о доблестных органах безопасности. Будучи особой предусмотрительной, я не забыла прихватить с собой резиновые перчатки, которые стащила в родном ЖЭКе. Статья воспевала неусыпную заботу упомянутых органов о студенчестве, между делом в ней упоминалось о подслушивающих устройствах в студенческих блоках, а напоследок прилагался список стукачей курса. Этот список явился плодом нашего с Прошкой мозгового штурма. Мы раздобыли списки всех студентов, получивших за два последних года самые дефицитные путевки, исключили оттуда всех комсомольских и профсоюзных деятелей, всех спортсменов, отличников, друзей профкомовских бонз и получили несколько имен предполагаемых сексотов. До сих пор не знаю, насколько наш список оказался точным. А вдруг мы напрасно облили грязью ни в чем не повинных студентов, которым просто повезло?

Той же глухой ночью мы прилепили статью к факультетской стенгазете возле деканата и отправились спать счастливые и довольные собой. Реакцию наша милая шутка вызвала чудовищную. В последующие дни добрая половина курса слушала лекции и сдавала экзамены на Лубянке. Хотя со всех брали подписку о неразглашении, слухи, разумеется, циркулировали. Не знаю, по какому принципу гэбэшники отбирали подозреваемых, но мы с Прошкой угодили в их число. Причем забрали нас на следующий же день, когда никаких слухов еще не возникло, и мы были совершенно не готовы к такому повороту событий. Прошку увезли с занятий на военной кафедре, а меня — со службы, то бишь из дворницкой каморки. Добавьте к этому, что я не имела ни малейшего понятия о Прошкиной судьбе, равно как и он о моей.

Все дальнейшее я воспринимаю исключительно как чудо Господне. Во-первых, никто из нас не раскололся. Во-вторых, мы оба ожесточенно твердили, что ночь накануне провели у меня дома с Лешей, Генрихом и Марком. Якобы мы вчетвером играли в преферанс, а Прошка пек торт, проигранный им на спор. Мы оба дали абсолютно совпадающие показания: кто где сидел, кто выиграл, кто проиграл, кто во что был одет. Но на этом чудеса не кончились. Привезенные порознь на Лубянку Леша, Генрих и Марк повторили наши показания почти дословно.

Конечно, нужно признать, что вдохновенно описанные нами события действительно имели место, но за сутки до роковой ночи. Естественно, наши друзья сообразили, что вопросы задаются им неспроста и что в беду угодили именно мы с Прошкой, поскольку прошлой ночью по непонятным причинам отсутствовали. Но все это, вместе взятое, объясняет только половину чуда. А как объяснить, что все мы, напуганные до чертиков, не сговариваясь, описали одну и ту же ночь? Как объяснить, что ни разу в жизни не солгавший Леша врал как по писаному и врал настолько убедительно, что сумел обмануть тертых кагэбэшников? Как объяснить, что всегда терявшегося от грубости и хамства Генриха ни разу не удалось сбить с толку?