Книга Что-то было в темноте, но никто не видел - Томас Гунциг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей вдруг стало очень холодно. За окном больное солнце походило на четвертушку луны.
Она взяла кота на руки и вдавила оба глаза внутрь.
Небо завибрировало, где-то взмыли ввысь грозные бомбардировщики.
А видеомагнитофон без кабеля притаился в своем углу, точно жалкий кастрат.
Длинная машина инфанты въехала на паперть собора.
Разгоряченная толпа аплодировала что было сил. Даже жандармы, санитары «скорой помощи», пожарные-тореадоры и сам протоиерей забили в ладоши, когда инфанта вышла из машины в подвенечном платье, красивая, как никогда. И ее отец, несмотря на свой давешний гнев, не удержался и захлопал дочери, признав, что она ему, несомненно, удалась.
Орган играл во всю мочь, звуки Баха, Моцарта и Штрауса бились о стены собора, и те содрогались от счастья. А когда инфанта вошла в центральный неф, все гости встали, приветствуя ярчайшую звезду испанского небосклона.
Инфанта держалась очень прямо, стоя рядом с женихом и внимательно слушая, как протоиерей бормочет на латыни.
Ей было все холоднее. Гораздо холоднее, чем полчаса назад, когда она вдавила глаза коту.
За словами протоиерея, за звуками органа она отчетливо слышала глухой гул двигателей приближающейся к городу армады бомбардировщиков.
Протоиерей сказал, что новобрачные могут поцеловаться.
Инфанта увидела, что у ее жениха рыжие волосы и зеленые глаза, и подумала, что это ей еще пригодится.
Одна в большой гостиной виллы, горничная закончила пылесосить.
Она достала из кармана передника кабель от видеомагнитофона. Улыбнулась и спрятала его в свой шкаф под стопку простыней, пахнувших мускатным орехом.
1
042103308. Это был мой номер. Главный приз: десятидневный круиз на два лица.
Сразу уточню, что второго лица у меня нет, как нет и желания связываться с каким-нибудь неженатым коллегой, с которым еще и разговаривать придется целых десять дней.
Так что я сказал, что беру с собой свою подружку Иезабель, — вообще-то ее не существует в природе, однако она оказала мне большую услугу, обеспечив круиз без попутчиков и без пустой болтовни.
Сослуживцу Бобу я сказал, что она рыжая, сослуживцу Фреду — что брюнетка, сослуживцу Мишу — что блондинка. Кажется, напуская туману, я малость перестарался, и они почуяли, что дело нечисто, но мне-то какая разница. Я получил что хотел: круиз в одиночестве и первостатейный покой.
2
На посадке фифа, которая встречала пассажиров, спросила, где же Иезабель, она, видите ли, хочет пожелать ей приятного путешествия. Я ответил, что ей стало нехорошо, тошнит, пошла в туалет проблеваться, сейчас придет, тогда и желайте ей всего, чего хотите. Фифа заохала и залопотала, мол, надеюсь, что тошнота у Иезабель пройдет, но в случае чего, на борту есть прекрасный врач, которому не привыкать лечить от морской болезни.
Короче, она подождала немного, но тут пары за мной стали выражать недовольство, так что она забыла про Иезабель с ее рвотой и занялась своим делом.
А я, не будь дурак, под шумок смылся в свою каюту, разложил вещички и опробовал санузел.
3
Пассажиры-то не знают, что я не такой, как они. Они билеты купили, все, кроме меня, — я свой выиграл в лотерею. Но что мы не из одного теста, знаю только я и не собираюсь кричать об этом на всех углах. Не хватало только, чтобы меня не приняли в игру или лишили сладкого, если обнаружат, что я — всего лишь полчеловека, то бишь живой, но больше похвалиться нечем, а стало быть, наполовину мертвый. Мало ли, на что способны все эти люди голубых кровей, узнай они, что с ними на борту деревенщина. Они-то как раз отвалили бешеные деньги, чтобы уплыть в брюхе навороченной машины подальше в море, где забывается земля с ее простецкими запахами.
Уж наверно, эти франты схватили бы меня за шиворот и под аплодисменты расфуфыренных девиц выкинули за борт. Или капитан сказал бы, мол, сиди в своей каюте и носа не высовывай все две недели, если не хочешь перебраться в закут без душа и сортира, это тебе больше по чину. Нет уж, лучше не рисковать. Я никому не скажу, кто я такой и каким чудом попал сюда.
1
А морю и дела нет до тех, кто по нему плавает, плевать ему на нас.
И на то, что его загрязняют, морю тоже плевать, это видно сразу. Пожалуй, даже наоборот.
Наоборот, чтобы не сказать больше — морю просто нравится, что его загрязняют.
Извращение это, в каком-то смысле.
Я всегда думал, что морю отвратительны тонны помоев, которые сбрасывают в него люди, но, понаблюдав за ним несколько недель плавания, так сказать, в тесной близости, убедился, что оно любит всю эту грязь.
Что это в своем роде половой акт.
И что, чем оно грязнее, тем ему, морю, больше кайфа.
Ей-богу, оно только того и ждет.
2
Наш круиз проходил в таких теплых и душистых водах, что порой мне казалось, будто корабль плывет в настое морских водорослей. Делать мне было нечего, говорить не с кем, только и оставалось, что часами наполнять легкие и набираться здоровья. Я прогуливался по верхней палубе и, если не смотрел на воду, то разглядывал пассажиров.
Большую их часть составляли старые пни, набитые деньгами и усохшие от солнца, но было несколько человек помоложе, которым и солнце, и богатство очень даже шли.
Мужчинам они придавали вид этаких бравых лейтенантиков с почтовых открыток — атлетически сложенных и осанистых, шумливых, но в рамках цивилизованности. А девушкам — старлеток, лоснящихся от дорогущих кремов и щеголяющих сшитыми на заказ купальниками.
Одна из них с первых дней привлекла мое внимание. Подобно самым грациозным животным, которые обитают в лесах и проводят жаркие часы у водоемов, эта девушка никогда не отходила далеко от бассейна.
Мне было хорошо ее видно с мостика, где я расположил свою штаб-квартиру. Всякий раз, когда мне надоедали ритмичность волн и четкость линии горизонта, достаточно было повернуть голову и опустить глаза, чтобы увидеть прямо под ногами ее, коричневую от загара и блестящую, как дорогая шоколадная конфетка.
3
Как правило, именно в такие, казалось бы, сладкие минуты мне вспоминается худший эпизод в моей жизни.
Мне было, наверно, лет шесть или семь, когда сильнейший взрыв лишил меня «птички» со всем хозяйством и зашвырнул их в дюны, которые до сих пор служат им могилой.
— Чертова мина, мать ее, — повторяли мои дед и бабушка, собирая то, что от меня осталось.
Дед гнал машину к больнице как оглашенный; по дороге он велел бабушке посмотреть, велики ли потери.
