Книга Лана - Андрей Белянин

Она встретила меня на верхней ступеньке лестницы старого купеческого особняка, поделённого советской властью на десяток маленьких квартирок. На ней была длинная зелёная футболка и короткие шорты из стиранных, обрезанных джинсов, а волосы по-домашнему защипнуты на затылке простой пластмассовой заколкой.

Тявкала маленькая собачонка, а я вдруг словно споткнулся обо что-то. Просто стоял внизу и смотрел на неё, не в состоянии сделать ни шага. Это было именно физическое препятствие, барьер, защита от незваного гостя или нечто подобное, а она только молча глядела на меня сверху, не делая ровно ничего, чтобы помочь.

Первый шаг на ступеньку был похож на выдёргивание ноги из болота, второй едва не сорвал мне кожу с лодыжки, и это не было иллюзиями в стиле Ричарда Баха. Я стиснул зубы и шёл. Восемь ступеней — нарастающая боль, скрип зубов, тяжёлое дыхание… Одиннадцать — раскалённые иглы, пронзающие всё тело и колко отзывающиеся резью в висках…

На тринадцатой она улыбнулась, распахнула руки и, целуя меня, дурашливо рассмеялась:

— Ой мама, какие люди — и к нам?!

— И шо ещё, кто там, Ланочка? — с певучим еврейским акцентом спросил женский голос.

А она на миг прижалась щекой к моей груди и тихо сказала:

— Всё-таки ты смог это сделать, ты пришёл…

— Увы, господин главнокомандующий, приходится признать, что забайкальские казаки не идут ни в какое сравнение с альпийскими стрелками германцев.

— Вы несёте чушь, господа! — Я не сразу узнал свой голос. Но Пётр Николаевич с интересом обернулся в мою сторону. Его проницательный взгляд сразу отметил мой потрёпанный мундир казачьего сотника.

— Плевать, если барона что-то не устраивает, пусть он скажет мне в глаза!

— Будьте любезны, объяснитесь…

— Забайкальцы и уссурийцы — природные охотники. Они годами ловят перебежчиков-хунхузов и приспособлены для войны в условиях лесистых гор как ни одно другое казачье войско.

— В чём же причина?

— В лошадях… — Видя, что меня просто не понимают, я попытался как можно доступнее объяснить очевидное: — Казаки привязаны к своим лошадям. А лошади у нас голодают, забайкальцы тащат им любую траву, пару раз даже вспыхивали драки за жалкие стога сена, оставленные неприятелем. Я прошу отправить всех лошадей в тыл, всё равно в данных условиях мы не можем обеспечить их прокорм. Но казаки, уверенные, что их кони в безопасности, а также в том, что теперь некуда и не на ком отступать, будут драться с куда большим пылом. Поверьте моему опыту японской войны — забайкальцы покажут себя так, что альпийские стрелки вообще позабудут, как их зовут и зачем призвали!

— А если вы окажетесь неправы?

— Я живу на передовой. Меня не надо долго искать, господин главнокомандующий…

…Не прошло и недели, как моя правота стала очевидной для всех. Спешенные казаки, уверясь в безопасности и комфорте своих лошадей, так потеснили немцев, что барон Врангель отдал приказ о наступлении и впервые за много недель сам император прислал нам всемилостивейшее удовлетворение темпами продвижения русских войск в глубь Германской империи! До того события, как я был награждён золотым Георгиевским оружием за личную храбрость и повышен в чине, оставались считанные дни…

Невыносимая головная боль взорвала затылок изнутри, а потом на меня обрушилась чёрная пелена. Матово-чёрная, нереальная, без единого проблеска, без цветных искорок и разноцветных кругов, какие видишь в детстве, когда, смеясь, зажмуриваешься изо всех сил, но солнце всё равно щекочет трепещущие веки…

— Всё хорошо, милый…

Я лежал головой на её коленях. Боль исчезла так же мгновенно, как и пришла, прохладные пальцы нежно коснулись моего лба, а её удивительные глаза были так близко…

— Ты пришёл.

— В себя?

— И в себя тоже, но это отдельная тема. Ко мне почему пришёл?

— Потому что ты пропала. Просто ушла в никуда, и я не мог докричаться до тебя ни вчера вечером, ни сегодня утром. Что-то случилось?

— Да.

Это из-за вчерашнего гадания? — Я приподнялся и сел, прямо глядя на неё. Если кто-то считает, что ненакрашенная и непричёсанная женщина непривлекательна, то он вообще ничего не понимает в женщинах…

— Вчера в твоём раскладе выпала смерть. Ты умрёшь, если останешься со мной.

— Почему?

— Этого я пока не могу тебе сказать. — Она отвернулась.

— Но ты знала, что я всё равно найду тебя.

— Я могла только верить в это. Ты ни во что не замешан, ничем мне не обязан, и у тебя ещё есть выбор. Я загадала, что если ты сам придёшь ко мне и в руках у тебя будет оружие, то… — Пальчик Ланы осторожно коснулся узкого лезвия сабли. — Красивая… и опасная.

— Как и ты. Хочешь, научу?

Она радостно кивнула. А я в очередной раз поймал себя на том, что лично меня никто и никогда не учил владеть клинковым оружием. Я просто умел это. Всегда. Может быть, даже до моего рождения.

Рукоять привычно легла в ладонь, я удерживал саблю двумя пальцами, средним и безымянным. В разное время мне приходилось брать клинок в присутствии отпетых ролевиков, опытных тренеров или каскадёров. Это были те случаи, когда ничего не приходилось объяснять, язык оружия понятен без слов любому.

Но сегодня не это было главным, не то, как клинок лежит в руке, не то, как я держусь или какое впечатление производит взрослый мужчина, агрессивно размахивающий отточенной полосой стали в ограниченном пространстве почти круглой комнаты с низким лепным потолком, старым книжным шкафом, диванчиком, зеркалами, креслами, кружевными салфетками, дешёвыми статуэтками, чёрно-белыми фото на стенах, детскими игрушками, посудой и той милой, пустой мещанской мелочью, которая сразу делает дом — домом. То есть местом, где человеку уютно и хорошо, где ему тепло и можно дышать, где вкусен даже остывший чай, где солнечный свет похож на стихи Фета, а темнота многозначительно кутается в мягкую шаль давно угасшей любви…

Важным был лишь следующий шаг.

— Поздравляю вас, — глядя мне прямо в глаза, без перехода темы, объявила Лана, выбрасывая из колоды первую карту. — Мужчина, вы отец моего будущего ребёнка!

…Я не принял русскую революцию. Как не принял бы её любой честный офицер и просто порядочный человек.

Император Николай в очередной раз продемонстрировал свою слабость, покорность року и обстоятельствам, но не мне его судить. По улицам Петрограда шлялось разнузданное пьяное быдло с красными бантами на груди. Особенно ими кичились первые дезертиры с фронта, они же без проволочек ставили к стенке боевых офицеров с Георгиевскими крестами.

Я уехал в Ревель, к своим эстляндским родственникам. Россию начинало захлёстывать чёрное безумие Гражданской войны, но здесь ещё было относительно спокойно. Мы с братьями обсуждали возможность уйти на Дон к генералу Корнилову, но судьба решила иначе. В тот день я узнал, что некий атаман Семёнов собирает добровольцев для войны с красными в Забайкалье…