Книга Седьмая жена - Игорь Ефимов

– Кому?

– Голде, врун несчастный! Дочери твоей, обормот. И моей, между прочим, тоже.

Он почувствовал, как в животе у него начал заплетаться узел страха.

– С чего ты взяла, что она у меня?

– Да ладно тебе, ну что ты… Подурачились, поиграли в прятки, хватит уже… Ведь глупо…

Она начала всхлипывать, но он понял, что она сразу поверила и что все крики, угрозы и ругань были лишь частью спектакля-заклинания, какие она всегда сочиняла и разыгрывала, когда чего-нибудь очень хотела. Или очень боялась.

– Она пропала три дня назад. Пошла на урок тенниса, с ракеткой и сумкой, сказала, что оттуда зайдет еще в библиотеку. Ни на теннисе, ни в библиотеке ее не видели. Полиция обещала навести справки, но при этом намекнула, что девятнадцатилетних они не разыскивают. Как тебе это нравится? Я-то сразу подумала, что она могла удрать к тебе, а ты назло не позвонишь. Три дня ушло на то, чтобы добыть твой телефон.

– А в колледж ты звонила? Подругам?

– Там уже каникулы. Я уверена, что она удрала к кому-нибудь из твоего гарема. Ей всегда больше нравилось у тебя, чем в родном доме. Конечно, папочка устраивал девчонке двухнедельный карнавал, кружил голову подарками. Простой и безотказный трюк. К тому же разнообразие – каждый раз новая мачеха. А дома что? Надо учиться, надо ходить к врачу, надо стелить за собой постель, надо пылесосить комнату, надо помогать по саду, надо нянчить младших. Одни сплошные «нады».

– Вы опять на чем-нибудь сцепились?

– О, этого я ждала. Теперь он меня же выставит виноватой. Да, если вежливо попросить унести из домашней оранжереи чужие растения, которые были там поставлены без спроса, есть очередное проявление родительского деспотизма, то я признаю себя виновной в деспотизме. А если доказывать свою точку зрения с излишним жаром – агрессивность, то я виновна и в этом. Тем более что спор-то был чисто академический. Тема: что вырастил в горшках вундеркинд-сокурсник – эвкалипты или марихуану? Такие развесистые кусты, вполне подсудное дело, года на четыре потянет. Так что можно считать, что да – мы сцепились накануне. Поэтому я хочу, чтобы ты выехал сегодня же.

– Куда?

– Я хочу, чтобы ты совершил полный объезд. Начни с той, которая живет в Питсбурге. Номер пятый – забыла, как ее зовут. Оттуда – в Вашингтон. Я почти уверена, что дальше ехать не придется. Голда всегда обожала твою вторую. И не мудрено. Ведь у нее есть все, чего нет у меня. Включая две бороды под мышками. Найдешь ее либо там, либо там. И привезешь ко мне в Детройт.

– Ольга, ты спятила. Питсбург, Детройт… Да у меня нет денег доехать до аптеки.

– Боже, что я слышу? Кто это говорит? Не тот ли это знаменитый богач-страховальщик, которому каких-нибудь два года назад ничего не стоило нанять частный реактивный самолет, чтобы слетать с новой дамой сердца на Гавайи? Не он ли нарожал дюжину детей и отдавал половину своих доходов на алименты? И за что же судьба его так страшно покарала, что нынче даже на скромный автобусный билет ему не наскрести нескольких долларов? На что же ты живешь, идол поверженный?

– Миссис Дарси снабжает меня всем необходимым. Она даже не берет с меня денег за флигель, в котором я живу.

Когда доходишь до самого дна унижения, когда падать дальше некуда, вдруг чувствуешь в собственном голосе какую-то перемену, сам слышишь его словно сквозь мутную болотную воду, но в то же время ощущаешь в нем неожиданную ровность. Дно все же твердое – на нем, по крайней мере, можно стоять. Или лежать. Но так, чтоб уж не шевелиться.

– О, миссис Дарси! Ее я могу понять. Как не отблагодарить бывшего зятя, который подарил ей две пары внуков! Этот человек скоро начнет размножаться делением. А почему же этот наш чадолюбец не поищет себе работу?

– Я работаю. Я веду важный отдел в бизнесе миссис Дарси.

– Ай-я-яй, про это мы тоже что-то слышали. Местная радиостанция, покрывающая целых два квартала. В эфире каждую субботу мистер Энтони Себеж с новой порцией откровений. Хорошо, я пришлю тебе деньги на дорогу. Но об автобусе забудь. Возьми машину напрокат и жарь в Питсбург сегодня же. Или а Вашингтон. Где у вас ближайший телеграф?… Подожди, я запишу… Надеюсь, ты в своих бегах еще фамилию не сменил?… Лэдисвиль, Нью-Джерси?… Ну и названьице…

Он мог бы сказать, что в Вашингтон нет смысла ехать, потому что жена-2 никогда бы не стала укрывать Голду у себя (ответственность – как можно!). Он мог бы начать объяснять, что даже до телеграфа добраться ему будет нелегко, потому что миссис Дарси, теща-3, может отказаться подвезти его на машине (ключи она ему никогда не доверяла), а ведь с телеграфа надо будет еще как-то доползти до бюро проката (ближайшее – за пять миль). А что если теща-3 заявит, что он ей нужен позарез, что без очередной передачи она его не отпустит? Но все эти препятствия и трудности он уже перечислял не жене-1, а самому себе, и уже выдумывал обходные хитрости, как их преодолеть, и одной рукой нашаривал кеды под кроватью, а другой пытался вырвать брюки из двух железных пастей на проволочной вешалке.

Он чувствовал, что дрожит от нетерпения. Он не мог понять почему.

Конечно, он не видел детей целую вечность, не выезжал за пределы Лэдисвиля, не держал в руках руль, не заходил в придорожный ресторан, не заказывал себе бифштекс с кровью, истекающий холестерином и канцерогенами. Иногда он прогуливался в сумерках по главной улочке Лэдисвиля, глядел на закрывающиеся лавки и воображал себя иностранцем, который не знает языка, не может прочесть вывеску, не имеет ни одного знакомого, не запасся местными деньгами, но и в свою страну уже вернуться не может, потому что она каким-то диковинным образом ушла под землю, затонула, распалась на кусочки грязи.

Он очень хотел поехать, но опять же не потому, что впервые со времен Большого несчастья он был в силах прийти на помощь кому-то из своих детей, мог сделать для них, для нее – для Голды, для любимой дочери-1-1 – что-то, чего не могли сделать все эти их новые отцы, со всеми их респектабельными службами, автомобилями, счетами в банке, шикарными связями, дачами на океане. Впервые за долгие месяцы он испытал толчок забытого восхитительного чувства – злости. В этом, в этом была вся загвоздка. Чувство только мелькнуло и пропало, но Антону казалось – если напрячься, если не оставлять попыток, его снова можно будет поймать, как ускользающую волну в приемнике, как потерянную строчку в книжной странице. И злость была не на жену-1, не на боль в десне, не на затерявшийся носок – нет, это был явно отблеск той большой, былой злости на главного врага всей его жизни до катастрофы, злости, которая, оказывается, составляла стержень и опору, потому что, когда ее не стало, он и превратился в тряпицу, в мягкий комочек сохнущей на ветру плоти.

Он так хотел поехать, что даже забыл бояться за – убежавшую? похищенную? загулявшую? – дочь-1-1.

2. Миссис Дарси

Когда будущая жена-3 везла Антона знакомиться с будущей тещей-3, она предупредила его, что если ему покажется, что миссис Дарси кокетничает с ним, даже заигрывает и завлекает, то пусть он не думает, что ему это только кажется. И если он заметит, что миссис Дарси говорит прямо противоположное тому, что говорила пятнадцать минут назад, пусть не вздумает поправлять, если не хочет сделать будущую тещу врагом с первой встречи. И не дай ему Бог заговорить о равенстве полов – миссис Дарси глубоко убеждена в изначальном, вечном, неколебимом превосходстве женщин. А сейчас они сделают крюк миль в пять, заедут в зоомагазин и купят специальные семечки для попугая миссис Дарси, коробку деликатесов для обеих кошек и кусок буженины для спаниеля по кличке Сэр. («Представляешь, сколько мужских голов в парке нервно оборачиваются, когда она зовет „Сэр, Сэр – сюда!"»)