Книга Последний брат - Лев Соколов

— И у ваших старых каменных статуй я не видел таких лопухов… — опять удивился Юлхуш.

— Вырожденцы скололи.

— Зачем?

— Из черной зависти.

— У всех статуй?

— У всех. Что ты пристал? — возмутился Тит. — Я плоть от плоти «Пакс Романа»[4]! Истинный ромей! Ан нет, все равно найдется какой-нибудь перегрин-иноземец, который будет указывать мне, что мне делать в моей стране. Понимаешь, понаехали тут…

— Раз уж пошли разговоры, кто, как и зачем… — подал голос Трофим. — А скажите мне, Амар и Юлхуш, зачем вы здесь? Нас здесь учат ездить верхом, но готовят-то все же пехотных командиров; а вы прирожденные кавалеристы. Почему вас не направили в конные алы федератов, или в стройные ряды тяжелых всадников-катафрактариев, а?

Амар и Юлхуш переглянулись.

— В вашей коннице, при наших скромных способностях, мы не очень многому смогли бы научиться, — наконец с мягкой улыбкой ответил Юлхуш.

Трофим подумал, что из всех форм выразить мысль Юлхуш выбрал наименее обидную. Но все же, если бы его услышал кто-то из ромейских конников, или союзников-федератов, оскорблены они были бы тяжко…

— А в пехоте? — спросил он.

— В пехоте, может, и есть, — кивнул Юлхуш. — Поэтому мой отец и попросил послать нас с Амаром в пехоту. Нам интересно военное дело соседей.

— Охо… — сказал Трофим. — Значит, изучаете для развития добрососедских отношений?

— Хорошо сказал! — Юлхуш поднял палец вверх и тут же скривился: — Ох, у меня сейчас руки отвалятся.

— А как же неиссякаемая выносливость кочевников? — ехидно поинтересовался Трофим. Запрокинув голову, он вновь посмотрел в небо. Чахлые облака рассеялись, но орел все еще парил. Припекало.

— Когда про нашу выносливость легенды сложили, тогда еще Плотина не было, — буркнул Юлхуш. — Всадник без меры и лучшего иноходца загонит…

— Слушайте, а пойдемте уже к казарме, — подал голос Фока. — Я не хочу пропустить обед.

— Вот это дело! — сказал Улеб и легко поднялся на ноги. Трофим посмотрел на него не без зависти — все этому русу нипочем — и крякнув, последовал его примеру. Остальные тоже начали подниматься.

— Донесите, други, — томно молвил продолжавший валяться на земле Тит.

— Ага, щас, — пообещал Трофим и протянул Титу руку. — Вставай.

Юлхуш ухватил Тита за другую руку, вместе с Трофимом они разом дернули, и Тит с великим кряхтением воздвигся на ноги.

— Чем могли… — сообщил Юлхуш Титу. — Дальше только можем пинками под зад подогнать.

— Дальше не надо, — с достоинством сообщил Тит, поднимая щит.

— Мужи — обед, — опять напомнил Фока.

— Не боись, сейчас двинем форсированным маршем, — пообещал Трофим.

— Давайте уж побыстрее — нас ведь после обеда до девяти в город отпускают.

— О, точно! Я и запамятовал, — обрадовался Тит. — Так, а зачем нам тогда этот чертов обед?! Вместо того чтоб набивать кишки опостылевшей козлятиной с ячменем, мы можем позволить себе в городе что-нибудь эдакое!

Все гурьбой двинулись к казарме.

— Вот когда моего скромного отца возведут как твоего, в достоинство патрикия, тогда я тоже позволю себе что-нибудь «эдакое», — смачно пообещал Фока. — А пока я буду и козлятине рад.

— Зачем ждать дел отца? — Весело блеснул своими синими глазами в сторону Фоки Улеб. — Сам становись, кем ты хочешь быть.

Фока направил на Улеба палец и кивнул ему, согласно и очень серьезно.

— А я между прочим от своего отца никакого содержания не получаю, — оскорбился намеком на неравенство Тит.

— Вот именно, — согласился Фока. — А ведешь себя так, будто он тебе по литре золотом каждый месяц в карманы отсыпает. Жалование у нас малое, месяц длинный. Зачем же отказываться от бесплатной кормежки и тратить свое?

— Не скопидом я, — объявил Тит. — Есть деньги — гуляю! А нет, — не скучаю!

— Ага, ага, — передразнил Фока. — Есть деньги — гуляю. А нет — занимаю! Знаешь, Тит, если бы ты пошел служить в старое время, когда еду воину выдавали разом, на месяц вперед, ты бы все сожрал в три дня, а потом помер, опухнув, с голода. Так что тот самый регулярный обед, о котором ты так неблагозвучно отзывался — тебя спасает. Но в конце концов, что я тебя учу, как неразумное чадо? Какое мне дело? Если ты не хочешь обедать, я готов съесть твою порцию вместо тебя.

— Я в доле! — поднял руку Улеб.

— И я, — кивнул Юлхуш.

— И я, — заулыбался Амар.

— А я вот не в доле, — скептически мотнул головой Трофим. — Балбесы, раскатали губищи. А вы подумали, к кому этот ушастый припрется занимать денег, если оголодает? Придется давать ему из казны контубернии. Съедать его порцию — все равно, что залезать в собственный карман.

— Трофим, ты мудр аки змий, — сказал Улеб. — Не зря тебя назначили старшим группы, с полуторным жалованием.

— Не бойся Трофим, — сказал Тит, — казна контубернии не подвергнется разграблению. Раз эти проглоты решили сожрать мой обед, теперь-то я уж непременно съем его сам.

— Ты ж не хотел, — удивился Улеб.

— Не хотел. Но теперь, раз на него нашлось столько претендентов… У меня и с женщинами так же, — вдруг сказал Тит и погрустнел.

Тут никто не нашелся, что ответить.

Так они дошли до навеса у казармы, и здесь на них опустилась благословенная тень. Тит первым подскочил к открытому длинному желобу с водой, идущему вдоль стены казармы под окнами, и перегнувшись, окунул в него физиономию, вынырнул, довольно фыркнул, — воскрес! Как есть воскрес! — и снова исчез под водой. Трофим стянул кольчугу тоже окунул лицо в воду, и почувствовал, как напряглись по холоду мышцы и сразу посвежело в голове. Когда он распрямился, ему пришлось ухватиться за желоб, — от резкого перепада подкосились ноги и закружилась голова.

— Я бы туда весь залез и не вылезал до вечера… — мечтательно сказал Улеб, плеская себе на грудь и подмышки.

Звонко прозвучала труба — сигнал к обеду.

* * *

Силой и благоволением Аллаха, мы Урах-Догшин, хаган Великой Мугольской Державы, повелитель всех народов, и земель, от тех, где всходит, и до тех, где заходит солнце…

Ромейский василевс[5], сидевший за столиком, оторвал задумчивый взгляд от свитка и посмотрел на стоявшего перед ним посла, доставившего ярлык. Теперь, когда закончилась помпезная официальная часть приема, и они остались одни, император еще раз внимательно оглядел посла. Со времени смерти правителя Хурана Сильного, когда к власти пришел его сын Урах, изменились послы Мугольского Улуса… Он вспомнил посланников Хурана — крепко сбитые степняки, воины с бесстрашными глазами и бесстрастными лицами. Они сгибались перед императором в поклоне, но тут же распрямлялись, будто разжималась пружина. И он видел, что на мгновение сжаться эти пружины заставляло не благоговение перед василевсом, не почтительный страх, а только уважение к воле их далекого степного правителя.