Книга Забытый вальс - Энн Энрайт

Конор только что закончил магистратуру по мультимедиа, компьютерный фрик. Я тоже вожусь с информационными технологиями, общаюсь с иностранными компаниями через Интернет. Языки — мой конек. К сожалению, не романские — мне достался ареал не вина, но пива. Тем не менее я все еще нахожу умлаут весьма сексуальной деталью, губки сложить бантиком, а от скандинавских вариаций на тему губных гласных у меня мурашки по коже. Как-то раз я гуляла с парнем из Норвегии по имени Аксель лишь ради того, чтобы послушать, как он произносит «snøord».[3]

Но с Конором я встречалась не ради умлаутов, а ради доброй забавы, и влюбилась в него, потому что это было правильно. Почему так? А вот: за все время, что я его знала, он ни разу не поступил жестоко.

Как-то само собой стало ясно, что настала пора купить дом. Австралия — последняя эскапада, которую мы себе позволили, дальше будем откладывать на депозит, на выплату ипотеки, на гербовый сбор, юристам на гонорары — господи, они выжимали нас досуха. Не помню, как это отразилось на любви. Не помню ночей. Впрочем, любовь наша с самого начала больше запомнилась днем: Конор носится на серфе у Сипойнта, возвращается пропахший морем и чипсами; по субботам мы осматриваем чужие жилища — то трехспальный коттедж в ряду трехспальных собратьев, то викторианский таунхаус или же квартиру под крышей. Мы поглядывали друг на друга, стоя у камина 30-х годов, и вроде как щурились. Или расходились по комнатам и старались представить себе, каким могло бы стать это помещение, если стену снести, устранить запах, сделать дом обитаемым.

Мы занимались этим месяцами. Здорово навострились. Я могла войти в гостиную и сразу же представить себе, как к длинной стене встанет табачно-бурый кожаный диван. Достаточно было произнести «коттедж пятидесятых» — и я крепила к стене ретробра и ставила под ним кожаное кресло-шезлонг. Но я так и не научилась представлять себе, как сижу в этом кресле. Какой станет жизнь после покупки дома? О, конечно же, лучше. Я была уверена, что буду веселой и серьезной, взрослой и счастливой, жизнь наполнится смыслом. И все же. Так-то так, говорила я Конору, и все же.

Под конец долгого субботнего дня мы занимались любовью, возвращая себе себя, похищенных на время.

Заходишь в чужой дом, и это возбуждает, немного щекочет нервы, и что-то прилипает к тебе, словно грязь. Я чувствовала это «что-то» на старых заброшенных кухнях и в мечтах над воскресным приложением. Это чувство могло отхлынуть в первую минуту после пробуждения, когда я вспоминала, что мы снова не купили, а может, никогда и не купим дом с видом на море. Казалось бы, не так уж многого мы просили: дом, где наша жизнь будет лучше и чище всякий раз, как мы выглянем в окно, — однако выяснилось, что запросы чересчур высоки. Я складывала цифры и сверху вниз, и снизу вверх, а итог не лез ни в какие ворота.

В конце концов мы вернулись к тому, с чего начали перед тем, как размечтались, — к идее не столько дома, сколько вложения средств. Поближе к городу и потеснее — кошке не повернуться.

Отыскали таунхаус в Клонски ценой в триста тысяч. Подоспели в последний момент, обошли всех, распили бутылочку «Круга» ради праздника — еще сто двадцать евро.

Как же, «Круг»! На меньшее мы не согласны.

Славное было времечко.

В ту пору я любила Конора. Любила и его самого, и всех его клонов, которыми населяла эти дома, — каждого из них любила. Любила то подлинное, что всегда было со мной и подтверждалось всякий раз, когда я видела Конора, — иногда сразу, иногда после небольшой заминки. Да, мы знали друг друга. Наша реальная жизнь шла как будто в одной общей голове, наши тела стали для нас всего лишь игровой площадкой. Наверное, такими и должны быть настоящие влюбленные. Настоящие, а не одуревшие от страсти незнакомцы, как мы с Шоном. Актеры, играющие перед пустым залом.

Так или иначе, пока жизнь не превратилась в пустыню скуки, предательства и злобы, я любила Шона. То есть Конора.

Пока жизнь не превратилась в пустыню скуки, предательства и злобы, я любила Конора Шилза. Его сердце билось надежно и ровно, тело было теплым и крепким.

В выходной, подписав контракт, мы поехали в пустой немеблированный дом и хорошенько в нем огляделись. Сели на бетонный пол, держась за руки.

— Прислушайся, — посоветовал Конор.

— К чему?

— Как деньги растут.

Цена дома каждый день увеличивается на 75 евро. Прикрыв глаза, он быстро подсчитал: на пять евроцентов в минуту. Не так уж много, подумала я. Ерунда, в общем-то, после стольких хлопот. Но все же чувствовалось, будто стены пухнут, тостер сейчас начнет выбрасывать пятерки. Уложим паркет, а он зацветет деньгами, из всех щелей полезут купюры.

Нас это, по правде говоря, пугало.

Не пытайтесь разубеждать.

Дом, словно деталь «Лего», врезался в ряд других домов. Подвал принадлежал соседнему дому, центральный этаж делился пополам, и это меня сбивало с толку: вроде как не дом, а полдома, целый дом начинался только с верхнего этажа. Будто его хватил удар и отнялась одна нога.

Нет, конечно, это еще не беда, во всяком случае, пальцем в проблему не ткнешь. Просто я ничего подобного не ожидала. И этот дом до сих пор снится мне — я поднимаюсь на крыльцо и открываю дверь.

В день переезда Конор устроился посреди ящиков и коробок и набросился на свой ноутбук, словно обезумевший органист, ругая слабый Интернет. И на это я не жаловалась. Мы нуждались в деньгах и следующие несколько месяцев думали только о работе. В этом маленьком доме (только без сантиментов — розетки ходили в стене всякий раз, когда в них втыкали штепсель) мы цеплялись друг за друга, словно ополоумев от одиночества, наша любовь стала чуточку слишком неистовой. Полгода, девять месяцев — не помню в точности, сколько длилась эта фаза. Ипотечная любовь. Трахаемся за 5,3 % годовых. Пока в один прекрасный день мы не приняли решение: пропустить пару выплат по автокредиту и на эти деньги сыграть свадьбу.

Марш, марш!

Наш глупейший поступок, но мы здорово повеселились. Опять-таки было много суеты и дипломатических ухищрений, но в прекрасный апрельский день все состоялось: церковь, отель, букет — все, что положено.

Из Йола явилось семьсот кузин Конора. В жизни подобного не видала: как они поднимали бокалы, произнося тосты, поправляли перед зеркалом кокетливые шляпки, взвешивали в руках гостиничное серебро, прежде чем приступить к трапезе. Они подошли к празднику с профессиональной добросовестностью и плясали до трех часов ночи. Им что свадьба, что похороны, уверял меня Конор; они охотятся стаями, говорил он. А моя мама, которая, как выяснилось, «всегда откладывала на этот день», возглавила отряд дублинских представительниц среднего класса. Многие там были уже немолоды, но праздник порадовал всех: сидели и болтали, попивая причудливые напитки — кампари, виски с красным лимонадом, «Харвиз Бристол крим». Наша свадьба — лишь предлог повеселиться, и мы это прекрасно понимали, когда тайком крались наверх и срывали с себя парадную одежду. Чуть насмерть не заездили друг друга стоя, прислонясь к двери спальни. До нас никому не было дела. Свободны.