Книга Вавилонские младенцы - Морис Дантек

Такой отныне была его жизнь, и Тороп не видел в ней ничего предосудительного. Как он однажды заметил в интервью военной корреспондентке, искавшей «ярких персонажей» для репортажа, кто-то должен делать то, чем он занимается. Нужно, чтобы горстка плохих людей сражалась на краю мира ради заведомо проигранного дела, а иногда и кое-чего похуже. Нужно, чтобы колесо истории продолжало перемалывать жизни, раз уж остальной мир предпочитает по-прежнему питаться картинками с телеэкрана.

Девчонка с Би-би-си ничего не ответила Торопу. Она лишь навела на него объектив портативной цифровой видеокамеры, похожий на черный выпученный глаз машины-вампира. Но Тороп понял: журналистка решила, что он безумен. А затем подумал: разве могла она понять его? Ведь только полоумный решился бы проводить жизнь в горах и степях Центральной Азии с двумя-тремя китайскими трактатами по военной стратегии в кармане; спасательным одеялом для военнослужащих арктических подразделений российской армии, способным выдерживать сверхнизкие температуры до минус пятидесяти градусов по Цельсию; аптечкой для пилотов ВВС США, в состав которой входили все медицинские препараты и инструменты, необходимые в экстренной ситуации, плюс целый ящик новейших метаамфетаминов во всех возможных видах (пластырь, ампулы, заряженные в одноразовые шприцы для инъекций, таблетки), каждый из которых предназначен для одной, чрезвычайно узкой функции — усиления восприимчивости органов чувств или двигательной активности, противодействия усталости, насыщения крови кислородом, регулирования количества эритроцитов, стимулирования памяти или способности мозга обрабатывать информацию. Тороп обычно замечал с улыбкой, что ассортимент препаратов современного охотника за людьми значительно превосходит набор лекарственных средств, которые тратятся на целый отряд велосипедистов, участвующих в многодневной гонке «Тур де Франс».

Во время того интервью он не имел права предоставить журналистке полную информацию. Просто процедил сквозь зубы какую-то банальность вроде: «Война — это наука, которая не прощает ошибок».

Журналисты, особенно из западных стран, так наивны. Приходится все время напоминать им самые очевидные вещи.

Тороп без конца спрашивал себя, почему его дар обнаружился только в последние месяцы войны в Хорватии и Боснии.

На первом этапе боснийского конфликта правительственные войска оказались неспособны скоординированно отвечать на совместные атаки югославской армии и нерегулярных формирований Караджича, Аркана или Шешеля. Правда, в защиту боснийской правительственной армии нужно сказать, что в первые месяцы войны ее попросту не существовало, поскольку само государство только появилось на свет и получило признание ООН. Вот почему в то время боснийские солдаты представляли собой разношерстный отряд из бандитов, авантюристов, наемников и дезертиров, в ряды которых затесались новобранцы, только что сменившие электрогитары на АК-47.

Благодать снизошла на Торопа, когда он в составе отряда боснийского спецназа участвовал в летнем наступлении 1995 года. Она не имела ничего общего с религиозной экзальтацией или реакцией на кокаин или с теми секундами, когда возбуждение нервной системы достигает пика под действием опасности. Нет. Это выглядело так, будто давнее, упорно не поддававшееся решению уравнение внезапно сдалось. Война оказалась самой простой вещью на свете, в которой, тем не менее, труднее всего добиться успеха. Потому что единственное ее правило гласит, что никаких правил не существует. Каждая война изобретает собственные законы в созидательном хаосе насилия. Те, кому удается верно сформулировать эти положения, побеждают. В бывшей Югославии, равно как и на всех прочих разоренных войной территориях, где впоследствии довелось побывать Торопу, эти правила были неизвестны большинству из тех, кто воевал с оружием в руках. Те, кто их устанавливал, собирались в просторных залах на международных форумах и решали судьбу вооруженного конфликта от имени умиравших на поле боя. Это было сейчас одним из тех законов войны, которые каждая эпоха, умирая, уносит с собой. И Тороп подумал, что и сам, вероятно, канет в небытие вместе с ней.

С ноября, в ожидании Дейтонских соглашений,[6]Тороп вернулся в Сараево и поселился прямо у подножия горы Игман, в Храснице, предместье, которое на протяжении всей войны как пуповина связывало столицу боснийского государства с небольшой подконтрольной ему территорией.

Первое, что потрясло Торопа, когда он вылез из громоздкого «мерседеса», было чувство дежавю и одновременно ощущение нереальности происходящего. Ему достаточно быстро удалось разобрать на составляющие то, от чего без видимой причины пересохло в горле. Храсница оказалась чем-то вроде Ля Курнёв или любого другого парижского пригорода, унаследовавшего те же старые принципы градостроительства и архитектуры.

Окна стали первым, что привлекло его внимание. Они были тщательно закрыты кусками автомобильных покрышек и кусками полиэтилена, натянутыми в квадратных проемах. Стены зданий испытали на себе действие всех видов оружия, находившегося в распоряжении стран — участниц Организации Варшавского договора[7]и близких к ней государств. Выбоины от выстрелов и залпов орудий разрушали стены, как язвы венерической болезни, поразившей город. Крыши были вскрыты, как животы, попавшие под нож сумасшедшего хирурга.

В каком-то смысле эта картина символизировала Европу двадцать первого века. Здесь было прекрасно показано ее будущее — поп-искусство разрушения во всей его полноте, современная городская инфраструктура, разрушенная войной. Ле Корбюзье, исправленный Сталиным и его «катюшами».

Конечно, с 1991 года Тороп повидал немало разоренных городов, но чаще всего это были небольшие населенные пункты, представлявшие собой образцы традиционной балканской архитектуры. От Дубровника до Вуковара, от Зеницы до Доньи-Вакуфа — руины мечетей и церквей. Да, он насмотрелся этого вдоволь. Осенью 1992 года, когда он сражался в Сараеве, обстрелу подверглась старая, историческая часть города. Та же самая картина ждала его, когда он проходил через Мостар, возвращаясь после наступления на Бихач. Но здесь, в Храснице, не было музеев, исторически ценных мостов или библиотек, достойных спасения. Одним словом, никаких символов, которые торговцы идеями стали бы защищать. На месте Храсницы вполне могли оказаться Иври-сюр-Сен, Монтрёй, Ля-Гарен-Коломб. Невзрачные частные дома, разграбленные торговые центры, многоквартирные здания из бетонных панелей. Бернар-Анри Леви[8]здесь не ночевал.

Стемнело и сильно похолодало. Зима в Сараеве наступает быстро. Тороп стоял на небольшой пустынной площади, заваленной мусором, обломками самых разных вещей и тысячами маленьких желтых гильз от патронов калибра 7,62 мм. Они сверкали как диковинные самородки, рассыпанные повсюду чьей-то щедрой рукой. Улицы, сады и площади также были усеяны гильзами от патронов для АК-47. Они хрустели под ногами, валялись на лестничных клетках.