Книга Наркосвященник - Николас Блинкоу

– Да ладно, Карен. Маркус не такой уж и ребенок.

– Он-то нет, а вот Анабелла – да. А ты уж женишок на славу: тридцатник разменял, в тюряге побывал, со всех сторон обветрен и обтрепан.

– Обтрепан? Да я-то как блин в масле, вот-вот женюсь на крутой аристократке.

– О да, соришь деньгами, как бильярдный шулер, на девятнадцатилетней женишься. Просто класс!

– Карен, заткнулась бы!

– Хочешь, чтобы я ушла? Пожалуйста.

Она повернулась и быстро зашагала прочь. Но Дэвид знал, что далеко Карен не уйдет, ведь она столько сил вложила в свой наряд, пошитый специально к этому дню. Блеск и яркие краски доминировали: атлас, из которого был сшит ее костюм, состоявший из пиджака и узкой юбочки, просто лучился и сверкал. Дэвиду даже больно было на нее смотреть, светочувствительность явно повысилась, а это говорило о том, что выкуренное начинало действовать. Все вспыхивало вокруг него, хотя он с грустью понимал, что по-настоящему воспламениться ему не дано. Запал маловат. Он надеялся, что кайфа хватит до конца церемонии. Надо готовиться к худшему, раз его родня явилась на бал. Если они прицепятся к Анабелле, свадьба рискует обернуться настоящим кошмаром.

– В чем дело? – Это подошел Тони Хури.

– Сестричка задолбала своей шизой. От этой свадьбы у меня точно предохранители полетят.

Он весь день был сам не свой. Вибрации неминуемой судьбы. Уж скорее бы все закончилось.

– Тони, пойдем занимать места. Наши – в переднем ряду.

* * *

Небольшая церквушка на Фарм-стрит словно пыталась втиснуться в пространство между узкой улочкой и садом. Она была выдержана в хороших пропорциях и внутри довольно скромная, во всяком случае по католическим стандартам. Ее строили в духе викторианской эпохи, с претензией на средневековую элегантность, хотя у Дэвида она почему-то ассоциировалась скорее с выпиливанием лобзиком, чем с мощью средневековой готики. Ближе по стилю к магазину "Либерти", чем к зданию манчестерской мэрии. Сегодня ее наполняли музыка и ароматы. С хоров доносилось женское сопрано, а скамьи по краям украшали белые лилии. Дэвид был чуть ли не готов проникнуться теплыми чувствами к отцам иезуитам, хотя осознавал, что вся эта красота – лишь отголосок тех времен, когда настоятель еще был молод и преисполнен неофитского пыла.

Отец Чарлз все не появлялся, да и Анабелла тоже куда-то запропастилась. Дэвид не хотел смотреть на часы, полагая, что это входит в обязанности свидетеля. Но все же взглянул: опаздывают на двадцать минут. Хор и особенно сопрано старались вовсю, но ведь не ради пения они здесь собрались. Все ждали основного действия.

Тони сидел рядом с Маркусом. Он перегнулся через его плечо и, шлепнув Дэвида по коленке, сказал так громко, что его голос отозвался во всех уголках храма:

– Похоже, она тебя кинула.

Дэвид покивал головой: ну-ну. Помалкивал бы лучше, горластый ублюдок. Но вслух ничего не сказал, а только стрельнул в сторону Тони косым взглядом, которого тому, похоже, вполне хватило, чтобы уняться.

– Прости, – сказал Тони. – Может, мне выйти на улицу и посмотреть?

– От этого она быстрее не появится.

– Но ведь...

Тони пожал плечами. Он не мог бездействовать. Жестами он стал показывать, что надо бы как-то ускорить процесс, он мог бы вмешаться, поторопить или подмаслить, чего бы это ни стоило.

– Ладно, иди, – сказал Дэвид. – Может, мне от этого полегчает.

– Ну да, я и говорю, – расплылся Тони и вскочил с места.

Вместо того чтобы обойти скамьи, он двинулся прямо через центральный проход. До Дэвида то и дело доносился его шумный голос:

– Здравствуйте, миссис Рэмсботтом. Какая у вас красивая шляпка!

Через плечо Дэвид видел, как Тони уже мило болтает с его матушкой. Та вовсю улыбалась, жадно вглядываясь в его бархатные карие глаза и синеватые губы, в решительную складку у его рта, еще более упрямую, чем будь он даже младшим братом Омара Шарифа[4]. Дэвид чуть было не застонал, но вовремя переключился на какой-то мотивчик. Он стал без слов подпевать хору, похоже, какие-то итальянские песни.

Маркус Бэббэдж вытянулся вперед:

– Ты не волнуешься?

– Какой смысл? – повел головой Дэвид. – Невеста, наверное, хочет заставить нас подождать.

– Да, наверное. Но я-то тогда почему так волнуюсь?

– Ты тоже можешь сходить посмотреть, если хочешь.

Маркус оглянулся и выжидающе посмотрел на дверь. Дэвид перевел взгляд на ризницу, откуда в недоумении выглядывал отец Чарлз. Дэвид попытался изобразить бровями что-то типа "ни черта не понимаю", и старик, вероятно, сообразив в чем дело, кивнул и снова исчез.

Глядя через плечо, Дэвид попытался отыскать глазами Тони. Его нигде не было, но зато появилась Карен, стремительно вбежавшая в узкой юбочке и белых туфлях на каблуках. Похоже, что-то произошло. Как только она ворвалась в ужасном волнении, сметая с лавки лилии, Дэвид сразу же заподозрил неладное.

– Там оцепление!

– Что?

– Оцепление!

Она, задыхаясь, смотрела ему прямо в глаза, ведь это из-за него теперь у всех будут неприятности.

– Копы?

Маркус Бэббэдж помотал головой, будто стряхивая что-то:

– Ах ты, блин! Чертовы свиньи...

Дэвид все смотрел назад в сторону придела. Тони уже, наверное, сбежал. Не было смысла отлавливать его у главного входа. Он вышел через заднюю дверь в парк... а потом? Наверняка попался. Да, скорее всего, они схватили его прямо за парком.

Дэвид хлопнул себя по лбу.

– Ну, конечно же, будет оцепление, ведь сегодня снимается какой-то грандиозный фильм на Гросвенор-сквер, я совсем забыл. Вот и все. – И он усмехнулся, глядя на Маркуса, а потом добавил: – Изображают демонстрацию возле американского посольства, ну, против Вьетнама.

Маркус был ужасно взволнован, но, уцепившись за мысль насчет фильма, вздохнул с облегчением.

– А ты откуда знаешь? – спросила Карен с явным подтекстом: ты один знаешь, хотя никто даже и не слышал.

– Отец Чарлз мне говорил, – ответил Дэвид. – Наверное, надо посмотреть, может ли машина Анабеллы сюда подъехать.

Он встал, улыбнулся своим родственникам, сидящим по левую руку от него, затем направо – родственникам Анабеллы. Различия между ними уже почти не замечалось – те же причудливые шляпки, одинаково красные лица у стариков и невообразимые прически у молодежи. Все они смотрели на него в ожидании, и в глазах у них читался один и тот же вопрос: "В чем дело?"