Книга Тигр стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

– Стрелки!.. Чертовы нехристи и навести-то толком не могут. Или, может, они с нами играют. Играют! – Он усмехнулся собственной шутке. В состояние такой редкой веселости, как подозревал Шарп, сержанта Обадайю Хейксвилла ввергло вовсе не волнительное ожидание битвы, а скорее перспектива близких потерь, боли и отчаяния, которые были для него слаще меда. Ему доставляло удовольствие видеть чужой страх, чужую трусость, потому что страх делал людей покорными, а контроль над несчастными людьми был для сержанта высшим блаженством.

Три конных офицера, остановившись в голове колонны, разглядывали в подзорные трубы далекую высотку, затянутую дымком от последнего выстрела.

– Это наш полковник, парни, – объявил Хейксвилл. – Полковник Артур Уэлсли собственной персоной. Благослови его Господь, потому что он джентльмен, а вы – нет. Приехал посмотреть, как вы деретесь, уж не оплошайте. Деритесь, как и подобает англичанам.

– Я шотландец, – буркнул кто-то в задних рядах.

– Кто это сказал? – Хейксвилл пробежал по роте злобным взглядом. Щека его задергалась. Будь он в другом, не столь приподнятом настроении, шутнику пришлось бы несладко, но сейчас радостное предчувствие боя затмило желание покарать, и реплика прошла без последствий. – Шотландец! – фыркнул сержант. – Что хорошего может быть у шотландца в жизни? Отвечайте! – Все молчали. – Тогда я вам скажу. Дорога в Англию. Так написано в скрижалях, а потому так оно и есть. – Он поднял мушкет, еще раз оглядел притихший строй и рявкнул: – Я присмотрю за вами! Никто из вас еще не был в настоящем бою. Там, по ту сторону проклятого холма, кроется орда черномазых нехристей, которые только того и ждут, как бы добраться до ваших женщин, а потому, если хоть один из вас струсит, если хоть один из вас смалодушничает, я сдеру шкуру с остальных! Начисто! До мяса! Выполняйте свой долг и подчиняйтесь приказам – вот и все, что от вас требуется. А кто отдает приказы?

Сержант замолчал в ожидании ответа. В конце концов свой вариант предложил рядовой Маллинсон.

– Офицеры?

– Офицеры? Офицеры! – Хейксвилл скривился. – Офицеры здесь только для того, чтобы показать нам, за что мы деремся. Они ведь джентльмены. Настоящие джентльмены! Люди достойные и почтенные в отличие от вас, жалких оборванцев и воришек. Приказы отдают сержанты. Армия – это сержанты. Учтите, парни.

Вам драться с нехристями, и если не будете слушать меня, считайте себя покойниками! – Очередная гримаса прошла по физиономии, челюсть вдруг отъехала в сторону, и Шарп, внимательно смотревший на сержанта, подумал, что, может быть, это из-за страха Хейксвилл такой речистый. – Смотрите на меня, парни, – продолжал сержант. – Смотрите на меня, и все будет в порядке. А знаете почему? – Выкрикнув последнее слово голосом драматического актера, он прошелся вдоль шеренги. – Знаете почему? – повторил Хейксвилл. Теперь он напоминал увещевающего грешников напыщенного проповедника. – Потому что меня нельзя убить! – В его хриплом голосе слышалась истинная страсть. Речь эту рота слышала не раз, но спектакль был достоин повтора, хотя сержант Грин, уступавший Хейксвиллу по чину, и отвернулся, не скрывая недовольства. Хейксвилл, с ухмылкой потянув за воротник, обнажил пересекавший горло старый темный шрам. – Петля висельника! Видите? Видите? Но я жив, парни, жив и хожу по земле, а не лежу в ней, и это доказательство того, что умирать не обязательно. – Он опустил воротник. – Отмечен Господом, – проникновенно закончил Хейксвилл. – Я отмечен Господом!

– Совсем сбрендил, – пробормотал Том Гаррард.

– Ты что-то сказал, Шарпи? – Сержант резко обернулся, но неподвижная поза Шарпа и тупо устремленный в пустоту взгляд бесспорно доказывали невиновность рядового. Хейксвилл прошелся вдоль строя. – Я видел, как умирали люди. Настоящие джентльмены, не чета вам, сброду. Да, я видел, как они умирали, но Бог пощадил меня! А потому, парни, делайте, как я скажу, иначе вы все станете падалью. – Он вдруг протянул Шарпу мушкет. – Оружие в порядке. Молодец, парень. – Сержант отошел, а Шарп с удивлением обнаружил, что тряпица на месте и аккуратно завязана узелком.

Похвала в адрес Шарпа удивила всю роту.

– А он сегодня в хорошем настроении, – прокомментировал Гаррард.

– Я слышу, Гаррард! – крикнул через плечо сержант. – Ушки на макушке, да. А теперь – тихо. Пусть нехристи не думают, что вы трусите! Помните, вы белые люди, выбеленные кровью ягненка, так что никаких разговорчиков в строю! Будьте как те чертовы монахини, которые за всю жизнь не издают ни звука, потому что им отрезали их папистские языки. – Он вдруг вытянулся в струнку и отсалютовал, прижав к груди алебарду с заостренным наконечником. – Все в строю, сэр! – проорал Хейксвилл голосом, долетевшим, наверно, до притаившихся за высоткой врагов. – Все в строю, и все тихо, сэр! Знают, что бывает за разговоры.

Лейтенант Уильям Лоуфорд придержал коня и кивнул сержанту. В роте Лоуфорд был вторым по старшинству после капитана Морриса, но в батальон попал совсем недавно и Хейксвилла побаивался так же, как и солдаты.

– Пусть разговаривают, сержант, – мягко заметил лейтенант. – Другие роты не молчат.

– Нет, сэр. Надо беречь дыхание, сэр. Для разговоров слишком жарко, а им еще надо драться с нехристями, так что нечего тратить силы на пустую болтовню. Так написано в скрижалях, сэр.

– Ну, как угодно, сержант.

Вступать в спор Лоуфорду не хотелось, а так как сказать было больше нечего, он, чувствуя на себе пристальные взгляды всех семидесяти шести солдат роты, смущенно отвернулся и посмотрел на занятую противником высотку. Лейтенант понимал, что в очередной раз проявил слабость, позволив сержанту навязать ему свою волю, и потому щеки его предательски зарделись. В полку к Лоуфорду относились хорошо, однако считали немного мягкотелым, хотя Шарп и сомневался в справедливости такого мнения. Наверное, лейтенант просто еще не освоился в непривычной обстановке и ищет свое место в странном и иногда пугающем водовороте человеческих течений, а со временем Лоуфорд проявит себя жестким и отважным, но при том справедливым офицером. В конце концов, лейтенанту лишь двадцать четыре, должность свою он купил недавно, а потому еще не вполне освоился с полученной властью.

Прапорщик Фицджеральд, которому было всего восемнадцать, небрежно прогуливался чуть в стороне от строя, посвистывая и помахивая саблей.

– Сейчас выступим, сэр! – бодро крикнул он Лоуфорду и, не дождавшись ответа, с удивлением оглядел застывшую в зловещем молчании роту. – Вы что, боитесь?

– Берегут дыхание, мистер Фицджеральд, – сухо бросил Хейксвилл.

– Дыхание? Эти парни разобьют врага, даже если споют дюжину песен. Верно, ребята?

– Побьем супостатов, сэр, можете не сомневаться, – отозвался Том Гаррард.

– Тогда покажите, как вы умеете петь, – распорядился Фицджеральд. – Терпеть не могу тишину. Намолчимся в могилах, парни, так что давайте немного пошумим. – Обладая хорошим тенором, прапорщик затянул песенку о молочнице и настоятеле, и к тому моменту, когда они добрались до места, где рассказывалось, как голый и с завязанными глазами ректор, сгорая от страсти, приближается к корове Бесси, песню подхватила уже вся рота.