Книга Дело Каллас - Ален Жермен

– Остались только на сто литров!

– Ладно, обойдемся.

– Можно их удвоить!

Иветта спросила себя, что Айша имела в виду, нахмурила брови, пожевала губами и решила, что речь идет о прочности, а не вместимости.

– Итак, программа: все разложим по кучкам. Для ног, для ступней, для рук, для кистей, для голов, для туловищ, для мечей и кинжалов и для всего остального. Потом рассуем их по мешкам, наклеим этикетки, и пусть они сами делают с ними что хотят! Нас это не касается. Лишняя инициатива – лишние хлопоты. Возьми-ка зеленые перчатки, они больше подойдут к твоему халату, да и размером они поменьше. Ты еще молоденькая и худенькая. А я возьму розовые, это мой любимый цвет. Ну, за работу! Глянь, волосы-то еще липкие. И мокрые. О, да они воняют! Наденем-ка респираторы, не хватало еще поймать какой-нибудь вирус. Ну и мерзость! Пол хрен отмоешь. Придется из шланга поливать.

Нужно было поторапливаться. Густая кровь, начинавшая свертываться, требовала немедленно приняться за дело. Без лишних слов, но с многочисленными вздохами и односложными сетованиями обе уборщицы, закрыв рты и носы марлевыми повязками, ожесточенно выполняли свою задачу. От их двигающихся тел исходило какое-то остервенение, пахло потом и одновременно жавелем, мокрым деревом и пылью.

Часом позже выбившиеся из сил работницы с гордостью взирали на дело рук своих. Не осталось ни малейшего следа резни.

– Можно бы и перекусить.

– Я больше хочу пить.

Они сняли свои респираторы, резиновые перчатки, утерли лбы.

– Лимонаду бы сейчас.

– И то правда, Иветта. Мы это заслужили!

– В нашем шкафу стоит бутылочка. Принеси, Айша, и стаканы не забудь… чокнемся!

– Добавлю к ней зеленый лимон. Я купила его на рынке «Алигр» по дороге сюда. Захватила и свежей мяты к чаю.

– Молодчина.

Оставшись одна, Иветта подавленно посмотрела на окружавшее ее пустое пространство. Мрачновато. Глубина сцены еле освещалась высоко подвешенными лампочками, бросавшими скудный свет на плотную темень дальних углов. Страшновато! В таком месте может произойти что угодно. В углу стояли мешки с останками, окровавленная вода в ведрах чернела на глазах. А Айша все еще не возвращалась. Неожиданно раздался сильный глухой стук. Кто-то опустил железный занавес. Пол содрогнулся. По стене быстро мелькнула искаженная тень женской фигуры. Паника охватила Иветту. От страха ее седые волосы буквально зашевелились на голове. Бросив свою метлу, она кинулась на поиски подружки.

– Айша? Айша, где ты? Я иду. Подожди меня!

Крик придавал смелости. От внезапного сильного дуновения воздуха похолодела кровь в жилах.

– Есть тут кто-нибудь? Кто здесь?

В ответ – гнетущая тишина.

– Ну и трусиха же ты, Иветта! Трусишка, ничего не скажешь! – пробормотала она.

Айшу она нашла недалеко, в подсобке, та мазала свои руки кремом с хной. Первым желанием Иветты было ударить ее, но, довольная тем, что увидела свою подчиненную такой спокойной, миленькой и беззащитной, она смягчилась.

– Хочешь, я помассирую твои ноги? У меня есть хорошее миндальное масло.

Иветта сразу устыдилась своих нелепых страхов и чуть было не расплакалась. Никому-то она не нужна. Вот разве Айша иногда трогала ее до слез, пытаясь ласково утешить. Она вытянулась на куче махровых полотенец, закрыла глаза и ощутила прохладную свежесть ладоней подруги, остужающих жидкий огонь в онемевших от боли ногах. Ощущение зарождавшегося счастья поднималось вдоль них, успокаивались вены и икры. Уборщице подумалось, что это, возможно, и есть то, что называется негой, если только не райским блаженством.

– Закрой дверь. Если начальство увидит, нам достанется!

В нескольких метрах от них Жиль Макбрайен, которого все звали просто Жилу, тряся пузом, значительно больше выдающимся вперед, чем борода, бережно отращиваемая с мая 68-го, безуспешно искал на сцене свою композицию. Все трупы исчезли! Враз испарились результаты его усердного тридцатилетнего труда! Он беспомощно всплескивал руками. Рот открывался и закрывался, не произнеся ни слова. Он тщетно вращал голубыми, навыкате, глазами, тараща их во все стороны. Все напрасно! Колосс – так его прозвали за рост метр девяносто пять – был обескуражен.

Чтобы успокоиться, он неистово поскреб руками голову и некстати задел пальцами сразу развязавшуюся ленту, стягивающую волосы на затылке конским хвостом. Вот уж поистине неудачный день!

Волосы, еще рыжие, несмотря на то что Жилу было пятьдесят пять лет, рассыпались вокруг пылающего от гнева лица с ввалившимися дрожащими щеками. Его охватило неукротимое желание все крушить, рвать зубами. Он яростно разорвал ленту, обмотавшуюся на пальцах, и в приступе безумия, не соображая, что делает, сунул ее в рот, разжевал и вмиг проглотил. Ирландские корни взяли свое. Не дай Бог попался бы ему сейчас кто-нибудь под руку: удушил бы.

А тут еще почему-то вкус мокрой тряпки во рту! Противно. Он сплюнул. Из нагрудного кармана спецовки вынул небольшой школьный блокнотик на пружинке с листками в красно-зеленую клеточку и лихорадочно перелистал его. Сюда он вносил разные заметки и схемки размещения декораций и реквизита на сцене. Ошибки нет. Все написано черным по белому. Тридцать одна кисть, восемьдесят ступней, девятнадцать голов, шестнадцать рук, восемнадцать ног, шесть торсов, двенадцать мечей, одиннадцать кинжалов и несколько метров кишок – все испарилось.

Никакого следа.

Ни капли крови. Какой-то кошмар! Меньше чем через час должен начаться прогон. Что скажет он статистам, хористам, помощнику режиссера? Ведь все они должны увидеть картину побоища! И тем не менее вчера вечером, когда он уходил из Оперы, останки резни лежали на своих местах! Сцена бойни происходила на площадке в двенадцать метров длиной и восемь метров шириной.

Словно для того чтобы отвести сглаз, он измерил ее шагами, отбивая ритм овернскими сабо, с которыми не расставался с тех пор, как его назначили уполномоченным профсоюза. После этого назначения он вообразил себя театральным деятелем, значительным, громогласным, легко узнаваемым. При слове «Жилу» все, от рабочих до солистов, знали, о ком идет речь, и это очень облегчало его работу.

Вдруг в отдаленном «саду»[3]он заметил что-то черное, слабо поблескивающее при скудном рабочем освещении. Он приблизился. Все разрубленные на куски тела были там. Упакованы в пластмассовые мешки, снабженные этикетками. Опять эти ослицы постарались! Они даже не унесли свои вещи! Даже пару стоптанных башмаков оставили. Они что, инструкцию не читали, эти клячи! Наверняка они где-нибудь поблизости, пол еще влажный. Кипя от ярости, он прошел за сцену и направился к подсобке. Дверь оказалась закрытой изнутри. Плевать. Мощным ударом ноги он вышиб ее.