Книга Бумажный дом - Карлос Мария Домингес

Впрочем, экзаменационная сессия отвлекла мое внимание от книги. Она осталась на подставке, а я занялся своими студентами и студентами Блюмы. Дни были заполнены горами монографий и практических работ. Но когда настали летние каникулы, я решил пораньше поехать к матери, сделать себе подарок и вернуть книгу, а заодно сообщить мужчине, который в то время ничего для меня не значил, о трагической кончине Блюмы. Впрочем, не стану отрицать: помимо всего прочего, я хотел узнать его тайну.

Два

Спустя неделю я приехал в Буэнос-Айрес. Город показался мне более современным и стеклянным, мать и друзья — более уставшими, словно оглушающий рев машин, огни, телевизоры в барах находили в смятении жителей те легкие, из которых город черпал воздух, чтобы расти.

Проспект Санта-Фе затмил собой Коррьентес[10]. Теперь здесь были большие роскошные книжные, огромные магазины компакт-дисков и аудиозаписей, громадные кондитерские, кинозалы и театры, а у дверей тянулись ряды нищих.

Жители города ходили с мобильниками у уха, водили машины, зажав плечом мобильник, говорили по мобильнику и в автобусах, и в супермаркетах, и подметая дорожки, словно их жизнью завладела словесная лихорадка.

Однажды вечером я отправился на прогулку в порт по маршруту, который любил, пока жил в Буэнос-Айресе, между большими галсовыми канатами, старыми бараками с обнажившейся кирпичной кладкой, кранами, судами, среди моряков и чаек. Я совершал эту прогулку каждый раз, будто возвращался на страницы книги моей юности, где хранились одновременно и вход в город, и его задворки. Но тут я наткнулся на пышные рестораны, бары, кафе со швейцарами, принадлежащие к настолько иному миру эксгибиционизма и непристойной дороговизны, что убежал со скоростью брошенного камня.

В тот вечер в подземке я наткнулся на девочку с аккордеоном. Печальный взгляд, рваная одежда — на какое-то мгновение я предположил, что она прибыла сюда из провинций Коррьентес, Тукуман, Мисионес вслед за другими обездоленными. Но, похоже, она заметила мой интерес, потому что, не сводя с меня глаз, принялась наигрывать на аккордеоне цыганскую мелодию, которая предала моим догадкам неожиданный оборот. На первой же станции, когда поезд остановился, она прекратила игру и вышла из вагона. Не знаю почему, но у меня возникла потребность пойти за ней. В ее глазах было нечто, предвещающее несчастье, мягкое и потрясающее, роднящее ее с исчезнувшим уголком порта. Меня остановили двери. Потом мне рассказали, что это косовары и что они ездят по Буэнос-Айресу в автобусах и поездах с аккордеонами — дети играют, а родители просят милостыню. Это вульгарное и однозначное объяснение, казалось, исключало всякое удивление со смирением, обезболивавшим его смысл. Буэнос-Айресу всегда удавалось меня удивить, но нечто грязное и непристойное прилипло к нему прочнее, чем цемент к обложке моей книги.

Кое-кто из друзей подарил мне только что опубликованные ими повести, но разговор об этом почти не шел. Они спорили, есть ли у Пильи[11]или Саэра[12]стратегия, чтобы вписаться в исторический процесс аргентинской литературы, хорошо ли заявить свое имя на круглый стол с дебатами или на презентацию какой-то книги, а потом не явиться, следует ли «нацеливаться» на академическую критику или на рецензии в журналах, выгодно ли скрываться, играть в прятки, искать скромные издательства, которые опубликуют твою книгу, или месяц блистать в испанском издательстве, а потом исчезнуть со стенда новинок, как падающая звезда.

Их литературные притязания были политикой и — даже более принципиально — военной тактикой, так самоотверженно старались они обрушить стены неизвестности, непроходимый барьер, который лишь немногим удавалось одолеть в выгодном положении. На карте литературы были сверкающие звезды, какие-то типы, которых ни с того ни с сего осыпали деньгами за ужасные книги, потому что они находились под крылом издательств, воскресных приложений, маркетинга, литературных премий, жутких фильмов и витрин книжных магазинов, взимавших мзду за то, чтобы выставить книгу на видное место. И за столиком бара все это представало пестрым полем сражения, сквозь которое нужно пробиться писателю уже не в погоне за опытом написания книги — хотя некоторые начинали писать именно так, — а уже сразу после его обретения. Издатели жаловались на отсутствие хороших книг, писатели — на «дерьмо», которое публикуют в крупных издательствах, и все они предъявляли возмущенные протесты, оправдания своим неудачам, несбывшиеся надежды. В Буэнос-Айресе книги стали центром виртуальной войны стратегий, вездесущности и власти.

Через неделю я сел на речную «ракету» и пересек Рио-де-ла-Плата, направляясь к неведомому берегу. Река была бурая, неспешная, и по мере того, как я удалялся от Буэнос-Айреса, мне казалось, что я вновь обретаю пропорцию, которая в этой шири воды и горизонта возвращает мне дыхание, внутреннее пространство.

Прибытие в порт Монтевидео было скромным и вдохновляющим. Город вступал в реку с беззащитной решительностью, которая придавала немногочисленным высоким зданиям вид кранов, будто стоящих на большом севшем на мель траулере, а бухта, увенчанная на дальнем конце невысоким холмом, искрилась с материнской сосредоточенностью.

Несколько часов спустя я входил в магазинчик в старом городе, где меня ожидал Хорхе Динарли, хозяин книжной лавки с лучшим набором старинных изданий. Служащий провел меня через просторную гостиную в колониальном стиле к сумрачному письменному столу, который был завален книгами, погруженными в тень, образованную кругом низкой, склонившейся над зеленой папкой с бумагами лампы. Меня принял седой мужчина с очень тихим голосом, чье имя назвал мне писатель, побывавший в Монтеррее.

Он действительно уже несколько лет был знаком с Брауэром, хотя поддерживал с ним — как и с другими библиофилами в городе — только деловые отношения.

— Позвольте пояснить вам, это люди двух типов: одни — коллекционеры, посвятившие себя собирательству редких изданий, журналов Орасио Кироги[13]в Сальто, книг Борхеса и всех его журнальных публикаций, экземпляров, отпечатанных Коломбо, издателем Гвиральдеса[14], или изысканных переплетов, подписанных Бонетом[15], хоть и открывают их разве только, чтобы взглянуть на страницы, как смотрят, к примеру, на красивый предмет, на дорогую вещицу. Другие — заядлые читатели, как в случае Брауэра, которые за свою жизнь собрали большие библиотеки. Влюбленные в книги люди, способные немало заплатить за томик, с которым они проведут много часов, заботясь лишь о том, чтобы изучить и постичь его.