Книга Рыба - любовь - Дидье ван Ковелер

Поначалу я очень переживал, но потом смирился. Техника у нас простая: стоит народу вконец расколбаситься, мы на сцену, и оттуда — плюх! — прямо на толпу фанов. Не слишком приятно, честно говоря, но тут надо сказать себе: они сюда за тем и пришли, деньги заплатили, — значит, знают, чего хотят. Мы их лупим ради их же идолов. Без дубинки им праздник не в праздник. Нас они тоже очень любят. В глубине души, конечно. А мы, хоть официально и не легавые, но право имеем. Правительству бы дотумкать, что таких, как мы, должно быть как можно больше, тогда и порядок будет.

На Рождество обслуживали Шанталь Гойя во дворце Конгрессов. В зале одна ребятня. Она попросила нас хлопать в ладоши и подпевать ей хором. А у нас все по инструкции: в левой руке — цепь, в правой — дубинка, и фирменные футболки — на груди «Шанталь Гойя», на спине название песни — «Летающий башмачок». Стоим, значит, хлопаем и поем «Простушку». Ближе к концу раскочегарились всерьез и даже подрались немножко между собой на улице. Я особенно постарался и отправил четверых в больницу. Вот за эту несдержанность наш директор, мсье Парминьян, и отстранил меня на время от работы.

И теперь я вместо того, чтобы освобождать концертные залы, не даю пустовать приемной дантиста. Когда меня спрашивают: «Кто вы по профессии?» — отвечаю: «Зять у меня — дантист». Теперь я в белом халате и открываю двери его клиентам.

…В общем, катил я куда глаза глядят, по велосипедным дорожкам, по переулкам и закоулкам. Мало-помалу все мои мысли заняла высокая блондинка в черной шали. Я настолько не привык флиртовать с девушками, что она, наверно, приняла меня за грубияна. И вдруг я так ясно увидел ее лицо, что сам удивился: с ароматом вербены ко мне вернулись ее черты, движения. Мне просигналила машина, и я сразу повернул направо, надо же на сигнал реагировать. Попал на плохо мощенную улицу и какое-то время, стиснув зубы, трясся по ней под дребезжащий звоночек моего велосипеда. Вообще-то моя жизнь небогата событиями и знакомствами. Девушек я воспринимаю, как номера телефонов, которые быстро забываются. Когда слышу: «Я тебя люблю», отвечаю: «Спасибо». Моя сдержанность действует успокаивающе. С простачка что возьмешь: ему можно спокойно все, что не по душе, выложить, он, как эхо: на слово откликнется, на молчание промолчит, простится — и нет его. И вот качу я по Парижу, болтаю сам с собой, экономлю мысли, чтоб осталось на обратный путь, а сердце так и скачет в груди, так и прыгает по булыжникам. На людях я молодец хоть куда. Любой посмотрит и скажет: «Такого тоска не задушит». И это правда. Смех не убивает, тоска не душит. А то как бы все было просто.

Я выехал на улицу Риволи, покатил по саду Тюильри, глядя вверх, на деревья, которые уже опушились листочками. Весна. Но мне-то какой от нее прок? Переехал через Сену по Королевскому мосту, остановился возле кафе, зашел и попросил адресную книгу. Улица Абревуар нашлась в районе Монмартра, но под номером 6–6 я никого не обнаружил и, совершенно успокоившись, уселся за столик.

У входа в кафе пинбольный автомат пестрил экзотическими картинками и каждые полминуты гнусаво выкрикивал: «Император Минь ждет тебя!» А император Минь подмигивал, привлекая клиента. Я сидел и слушал заунывные выкрики. Посетители входили, выходили. Между столиками сновал официант. А у меня перед глазами: высокая блондинка поднимает цену, она смотрит на меня, врубается в колонну, говорит со мной… Хотел бы я, чтобы эта девушка меня по-настоящему зацепила. Хотел бы я хоть что-то значить в этом мире и быть счастливым ради кого-нибудь. Пиво у меня совсем согрелось. Уходя, я купил фискальную марку, приклеил на штраф и опустил его в почтовый ящик.

Закапал дождь, прохожие прибавили шагу. Я оставил велосипед на улице Дофин, решив пройтись по Сен-Жермен-де-Пре. Зять по четвергам читает в медицинском институте лекции по стоматологии, так что наш кабинет закрыт. Но я все-таки поднялся туда на минутку, открыл дверь, оставил ключи в прихожей. Мне здесь уютно. Окна смотрят на пешеходную улицу, а у нас все как будто спит; прогретую тишину пробуравит разве что бормашина, или звяканье инструментов встревожит. Оконные переплеты из кованого железа с цветными витражными стеклами, ходишь, а они еле слышно дребезжат. Иногда в свободное время я принимаю здесь светских дам, которые блицсвидания маскируют зубной болью. Ворую, можно сказать, клиентуру. Они звонят, я веду их к себе в комнатушку напротив приемной, а сам заглядываю к зятю и говорю: «Ошиблись дверью», «почтальон», «монахиня просит на бедных». Потом быстренько занимаюсь любовью и всегда опасаюсь, как бы не нагрянула следующая клиентка, и пока дама приводит себя в порядок, сам звоню в дверь и сообщаю Жан-Клоду: «Мадам Мартини» или «Мадам де Сен-Брёз». И дама отправляется в приемную.

А сейчас я перешел из своей комнатушки в приемную, заложив руки за спину, поскрипывая паркетом. Высокой блондинке, похоже, нет места в большой пустой квартире, заполненной моим бесцветным, заурядным прошлым. А что другое мне ей рассказать? Про свою бестолковую жизнь, которая до сегодняшнего дня меня устраивала? Или про свою тоску, с которой мне никак не справиться? Особых амбиций у меня никогда не было, потому не могу назвать себя неудачником или обвинить кого-то другого в незадавшейся судьбе. Да, я не чувствую себя счастливым, но и страдать не научился. Никому особо не мешаю. Многие мне искренне завидуют, а чужая зависть, согласитесь, лучшее утешение. Выгляжу я мальчишкой и поэтому удивляю всех своей взрослостью. В детстве я был тот еще фрукт, с гнильцой, теперь — нормальный такой, зрелый пацан, видно, в старости буду как огурец. Время бежит быстро, когда ничего не происходит.

Я вернулся за велосипедом и поехал по встречной полосе, не отрывая пальца от звоночка. А что делать? На улице Бонапарт, как обычно, в шесть часов пробка… Деревья на набережной потихоньку окутывал туман. «Мерседес» Софи уже стоял посреди двора, наискосок. Я въехал в подворотню, пристроил велосипед у бегоний, что разводит сторож, и поднялся к себе по черной лестнице, которая ведет в комнаты для прислуги. Там зять выделил мне комнатенку. Дверь ко мне приоткрыта. Стол придвинут вплотную к шкафу, вешалка торчит из душа, а посередине красуется паланкин. На кровати сидит Софи.

— Может, ты объяснишь мне?

Она затягивается сигаретой. Пепел стряхивает в мою кофейную чашечку. Рука ее теребит покрывало. На подушке лежит счет за доставку. Я втянул живот, и мне удалось закрыть за собой дверь. Паланкин занял всю мою комнату, и я неожиданно развеселился.

— Объясню, — соглашаюсь я, — это паланкин.

— Представь себе, я догадалась. И сколько ты за него заплатил?

— Сорок две тысячи восемьсот.

Она поджала губы, рука мнет воротничок блузки. Выглядит Софи хуже некуда. Честно говоря, я нашел не лучшее время для таких чудачеств. Сестра на этой неделе запустила в продажу новый товар: ароматические свечи «Вечерний ветерок» с пряным восточным запахом. И пять или шесть свечей взорвались во время светских обедов. Оказывается, с составом что-то напутали. В результате все деньги, выделенные на рекламу, пришлось заплатить радиокомпании, которая вещала об опасности «Вечернего ветерка», свечи были изъяты из продажи, а пострадавшие объединились и требовали компенсации.