Книга Бельский - Геннадий Ананьев

— Славно потрудились, Богдан. Славно!

Богдан Бельский, однако же, не разделил приподнятого настроения опекуна своего. Пожав плечами, упрекнул со вздохом:

— Они ради великого скакали в Москву.

— Опять за старое?! Иль непонятно я тебе растолковывал о службе царевой?

— Понятно, но…

— Никаких «но» не должно быть даже близко! — сердито отрубил Малюта, затем смягчился: — Ладно, послушай еще раз. Говорить новгородцы могли одно, а что у них на уме, они так и не открылись. Только старшой будто бы клюнул на наживку. Но ты можешь положить голову на плаху, ручаясь в искренности его? То-то. Новгороду извечно хочется да колется, только мать не велит. Киеву противился, но куда ему деваться было без него. Владимир стольный не хотел признавать, но мог ли жить он без Низовских земель. Без хлеба Низовского, без торга через Низ. Теперь вот на Москву косится, даже к Литве морду воротит. Но посуди, резонно ли ему ложиться под Литву? Нет и нет. Ремесленный люд не допустит этого. Житьи люди и купцы тоже поддержат их. И, считаешь, не ведомо это боярам да посадникам? Еще как! Вот и прикинь, какой может случиться расклад: Ивана Васильевича посекли, а в Новгороде воеводствуют и наместничают Шуйские. Они, сами готовя измену, сами же раскрывают ее, приведя люд новгородский к присяге новому царю из Шуйских, понятное дело, кого сами определят сесть на трон. Что тогда с нами будет? Самое лучшее — Бело-озеро или Соловки. После, понятное дело, пыточной, в которой мы сегодня ночь провели. А мы с тобой — Бельские! Гедеминовичи[3]мы! Столь же достойные трона, как и Шуйские! К тому же, кровь наша царствующего рода. Иль запамятовал это?!

Как такое забудешь! Гордость рода. Еще при Иване Великом Иван Федорович Бельский, от корня которого и они с Малютой, женился на племяннице государя Елене. Не меньше, выходит, они имеют права на трон, чем Шуйские. Может, даже больше.

А Малюта продолжал внушать:

— Служить не на побегушках, какая у тебя нынче участь, а стать по меньшей мере окольничим, не так-то просто. Головой думать нужно, а не тем местом, которым на полавочнике сидишь. Я не устраивался этим самым местом на две лавки. Иль тебе пример Адашева не в пример? Он и царя подлизывал, и к боярам тянулся. Я тебе говорил об этом, да и ты вряд ли запамятовал, как свозили в Слободу остатки гнезда Адашевского на допросы.

И это помнил Богдан. Нет, во время того переполоха Богдан не был еще при дворе, но Малюта так красочно обо всем рассказал, что он словно воочию представил, что тогда происходило в Кремле. Занемог молодой царь. Либо в самом деле, а возможно, чтобы выяснить, кто есть кто. Схитрил, должно быть. И что же оказалось? Только князь Михаил Воротынский и дьяк Иван Висковатый не скриводушили. Они буквально принудили многих бояр и князей присягнуть сыну Ивана Васильевича Дмитрию, хотя и ребенку, но законному наследнику. Остальные встали на сторону Владимира Андреевича, двоюродного брата царя, ссылаясь на прошлые уклады. Адашев тоже встал на их сторону. Вот и поплатился сам, через года, конечно, и подвел всех своих друзей и родных.

А вот Григорий Яковлевич Скуратов-Бельский разобрался во всем правильно, показал свою деятельную натуру в полной красе: он приводил к присяге Дмитрию дьяков и подьячих, иной весь дворцовый служивый люд. Вот и взлетел ввысь, стал окольничим при царе, а теперь — глава всей опричнины. Гроза для всех крамольников.

— Не бери в голову, — продолжал Малюта, — что простил царь Иван Васильевич брата своего Владимира Андреевича. Придет срок, расправится он и с ним. Скорее всего, нашими руками. И мы не должны дрогнуть, если стремимся к своей цели. Если же дрогнем или не рассчитаем верный путь, круто может расправиться ныне жалующий нас царь. Мало ли верных своих слуг самолично убивал он лишь за поперечное ему слово? Вот и решай, либо прямой путь, либо возвращайся в свое имение и сиди там тише мышки. Пойми, жалостливость твоя и недоумения, раскинь умом своим, может поставить под удар и меня. А мне это совершенно ни к чему. Поэтому решай. Вот сейчас же. Без проволочек.

— Останусь при дворе.

— Тогда так: берешь с собой сотню с сотником во главе и — в Новгород Великий. В Софийский кафедральный собор. Поспешай. Но не только на уши коня пяль глаза, не только прикидывай, на каком погосте или в каком Яме менять коней да самим часок-другой передохнуть, а осмысли все, что от меня слышал и прежде, и вот теперь. Что наставники твои в детстве и отрочестве с грамотой вместе о междоусобьях и прочем ином вдалбливали в твою голову, что старшие Бельские о корнях своего рода рассказывали, о возвышении Даниловичей в пику Ярославичам. Дорога долгая, вот и определи окончательно свою линию, поняв окончательно расстановку сил и особенно действие царя всей Руси. И знай, не всю же жизнь я в поводырях у тебя буду. Вырос ты из коротких штанишек телом, выгребайся и умом. Уразумел?

— Да.

— Вот и ладно. Слушай, что от тебя требуется в Новгороде. Ни с кем не общайся. Сразу, без промедления, в Софийский храм, к иконе Божьей Матери. Если письмо лежит там, сразу шли вестника. В Слободу. Вернее, до Клина. Если же не встретит нас там, пусть скачет в Дмитров. Если и там нас не будет — Сергиев Посад. В Лавру. Сам же упрячь под запор всех служителей храма. Ни одна чтоб душа не выскользнула и не оповестила Торговую сторону. Особливо бди за митрополитом. Хитер, бестия. Ой, хитер. Поставь на дорогах в пятины Водьскую, Обонежскую, на Шелонь и Дерева, в Заволочье и на Терский берег заставы. Пусть досматривают всех, кто въезжает и, особенно, выезжает. Посадника особенно и посадников бывших, тысяцкого, кончанских старост, сотников ни в коем разе не выпускать. Начнут ерепениться — под замок. Без стеснения останавливать воевод царских и слуг ихних. Словом царским останавливать. Как поступать при приближении нашем, я пошлю к тебе вестника со словом моим. Выезжать завтра с рассветом. Я же сегодня поскачу с докладом к царю Ивану Васильевичу.

— Может, и мне сегодня?

— Нет. Отобрать сотню людей верных время нужно. Ты поспешай, но не сломя голову. Заруби себе это на носу.

Еще один щелчок по носу. Ну да ладно, не во вред и он.

Дня и вправду едва хватило. Пришлось даже послеобеденный сон укоротить. Едва-едва успели все сладить, что необходимо было для долгой дороги и для исполнения задуманного в Новгороде. С легким сердцем приказал Богдан сотнику:

— Выезд едва забрезжит рассвет.

— Не лучше ли затемно? Ночи-то уже не коротышки, — посоветовал сотник? — Да и зевак поменее сбежится.

— Давай затемно.

Хмурое предутрие, хотя и довольно зябкое, не бодрило. Неуютно Богдану в седле. От мысли о предстоящем. Там любое может ждать его. Даже смерть, если у новгородской знати далеко зашло, и они готовы будут к отпору. Сомнут сотню ни за понюх табака. А если письмо изымет и сделает все, как предсказал Малюта, тогда тоже не легче: великой расправе подвергнется Новгород, его же имя, как первого царева посланца, будет у всех на устах. Он представлял себе кровь и стоны мучимых, однако его фантазия, как покажет время, лишь цветочки, до ягодок не дотягивала. Вольнолюбивый город потеряет не только тысячи своих граждан, но и все свое лицо. Навечно. Подняться до прежних вольностей и прежней зажиточности он уже никогда не сможет. Но не только это волновало его: никак не налаживалась стройность в мыслях о прощальных словах Малюты Скуратова, который, по сути дела, благословил его на самостоятельный путь, путь без подсказок, без поводыря. Это тоже не фунт изюму.