Книга Честь семьи Лоренцони - Донна Леон

— Возможно. Хотя и не исключено, что медиальная, — ответил он, чувствуя себя гораздо увереннее объясняясь на привычной ему латыни, нежели на итальянском.

— Да, да, возможно, — закивал Бортот.

Он махнул рукой в сторону листа. Литфин нагнулся и положил ее у края малоберцовой кости.

Затем он выпрямился, и оба полюбовались на результат.

— Ja, ja, — подтвердил Литфин; Бортот молча кивнул.

Итак, в течение следующего часа оба доктора стояли у края ямы, попеременно нагибаясь, чтобы принять из рук ассистентов очередную находку. Те, в свою очередь, продолжали просеивать землю сквозь сетку. В какой-то момент они даже поспорили по поводу найденного фрагмента — кость это или щепка, но в конце концов пришли к единому мнению о происхождении находки.

Яркое весеннее солнышко щедро одаривало их теплом; где-то в отдалении куковала кукушка. Когда начало припекать, оба дружно принялись стягивать пальто и пиджаки, а когда держать их в руках надоело, развесили их на нижних ветках деревьев, высаженных по краю поля для обозначения границы владения.

Чтобы скоротать время, Бортот завел разговор о доме, и Литфин ответил, что ремонт фасада уже закончен; осталась лишь внутренняя отделка, которая, по его мнению, завершится лишь к концу августа. Затем Бортот осведомился, где доктор выучился так хорошо говорить по-итальянски. Тот объяснил, что вот уже двадцать лет подряд проводит здесь отпуск, а в последний приезд, в преддверии грядущего переезда, три раза в неделю брал уроки итальянского.

В деревенской церквушке двенадцать раз пробили колокола.

— Думаю, на сегодня хватит, Dottore,[1]— сказал один из ассистентов и, решительно воткнув лопату в землю, с вызывающим видом облокотился на нее. Потом достал пачку сигарет и закурил. Другой тоже прекратил работу, выудил из кармана носовой платок и принялся вытирать вспотевшее лицо.

Бортот бросил взгляд на участок перекопанной земли (в общей сложности не меньше трех квадратных метров), затем — на кости и усохшую плоть, разложенные на черном пластиковом листе.

— А почему вы думаете, что он был молодой? — неожиданно спросил Литфин.

Прежде чем ответить на заданный вопрос, Бортот нагнулся и взял в руки череп.

— Взгляните на его зубы, — сказал он, протягивая череп Литфину.

Но вместо того чтобы смотреть на зубы, которые, безусловно, были в отличном состоянии, Литфин повернул череп. Озадаченно хмыкнув, он уставился на его затылок. Прямо посередине, над углублением, где, по идее, должен был находиться шейный позвонок, зияло небольшое круглое отверстие. Повидавший за свою жизнь достаточно черепов, обладатели которых погибли насильственной смертью, он не был ни удивлен, ни шокирован.

— Но почему мужчина? — спросил он, возвращая череп своему коллеге.

Снова, прежде чем ответить, Бортот встал на колени и аккуратно положил череп на прежнее место. Затем он поднялся и, вытащив из кармана пиджака какой-то предмет, протянул его Литфину:

— Вот это было обнаружено рядом с черепом. Вряд ли женщина стала бы носить нечто подобное.

Это было массивное золотое кольцо с гладкой отполированной поверхностью. Литфин положил его на ладонь левой руки, а затем перевернул указательным пальцем правой. Узор на кольце настолько стерся, что сначала он не мог ничего разобрать, но потом, внимательно вглядевшись, рассмотрел замысловатую гравировку: грозного вида орел с расправленными крыльями, сжимающий в левой лапе знамя, а в правой — меч.

— Забыл, как это будет по-итальянски, — признался доктор, изучая кольцо, — фамильный герб?…

— Stemma, — подсказал Бортот.

— Si, stemma, — подтвердил Литфин, а затем осведомился: — Вам знаком это герб?

Бортот кивнул.

— И кому же он принадлежит?

— Семье Лоренцони.

Литфин пожал плечами.

— Первый раз о них слышу. Они что, местные?

Бортот покачал головой. Литфин вернул ему кольцо.

— Так откуда же они родом?

— Из Венеции.

3

Фамилия Лоренцони была хорошо известна не только доктору Бортоту, но и почти каждому в провинции Венето. Студенты исторических факультетов расскажут вам о некоем графе Лоренцони, сопровождавшем слепого дожа Энрико Дандоло в крестовом походе 1204 года, во время которого был разграблен Константинополь: легенда гласит, что сей доблестный муж подал старику его меч, когда они вскарабкались на стену осажденного города. Музыканты напомнят, что первый оперный театр в Венеции был построен на деньги одного из представителей сего славного семейства. Книголюбы укажут, что в 1495 году не кто иной, как Лоренцони, ссудил Альдусу Манутиусу[2]сумму, необходимую для приобретения первого печатного станка. Но все это воспоминания, хранимые историками и специалистами, — людьми, которые обязаны напоминать нам, простым смертным, о славных вехах истории Венеции, не давая померкнуть славе города и семьи Лоренцони. Что касается рядовых венецианцев, то они расскажут вам о человеке по фамилии Лоренцони, который в 1944 году выдал эсэсовцам имена и адреса проживавших в городе евреев.

Из двухсот пятидесяти шести представителей венецианской еврейской диаспоры войну пережили только восемь. Но это только сухие цифры. Если взглянуть на этот вопрос по-другому, это значит, что двести сорок восемь душ человек, граждан Италии, жителей некогда «самой безмятежной на свете Республики Венеция», были схвачены гитлеровцами, замучены и убиты.

Итальянцам, как известно, не откажешь в способности рассуждать здраво (в известных пределах, разумеется); так что городские обыватели искренне верили в то, что если не Пьетро Лоренцони, отец нынешнего графа, так кто-нибудь другой рано или поздно обязательно бы стукнул в СС о местопребывании главы еврейской общины. Другие были уверены, что его заставили так поступить: ведь в итоге, когда война закончилась, представители именно этого семейства посвятили себя возрождению былого могущества города: не только путем всевозможных благотворительных акций и капитальных вложений, но и тем, что не побрезговали занять различные государственные посты. Одному из них удалось продержаться на посту мэра целых шесть месяцев — и служил он городу, как говорят, верой и правдой. Другой был ректором местного университета; третий в шестидесятых организовывал биеннале, а еще один Лоренцони обессмертил свое имя тем, что завещал музею Коррера свою коллекцию восточных миниатюр.

Но если бы даже рядовые граждане и не вспомнили обо всех этих заслугах и достижениях минувших дней, у всех на устах было имя молодого Лоренцони, без вести пропавшего два года назад, — он был похищен двумя неизвестными в черных масках у ворот собственного дома неподалеку от Тревизо. Все произошло на глазах его подружки: девушка сразу же известила полицию (а не семью, как ни странно). Все вклады Лоренцони были немедленно заморожены, прежде чем семья узнала о похищении. В первом письме похитители потребовали семь миллиардов лир; тогда многие ломали голову над тем, удастся ли им раздобыть такую астрономическую сумму. Во втором письме, полученном спустя три дня, сумма выкупа была снижена до пяти миллиардов.