Книга Экслибрис - Росс Кинг

— Что-то не так, господин Инчболд?

— Нет, Монк. Все в порядке. Продолжай, пожалуйста, не отвлекайся.

Выпрямившись, я отвел от него взгляд и уставился в окно. На узкой улице шла бойкая утренняя торговля, мелькали головы прохожих, вертелись колеса. Поднимавшаяся над проезжей частью моста пыль, попадая в полосы солнечного света, казалась золотой. Я опустил глаза на рассыпанные по столику крошки. Что же все это значило — и значило ли что-нибудь вообще? Может, в шеллаке, которым леди Марчмонт запечатывала письма, была примесь воска? Или она запечатала другое письмо воском за мгновение перед тем, как запечатать мое шеллаком? Такое предположение едва ли имело смысл. Но если не это, то что же: кто-то поставил сначала исходную восковую печать, потом сломал ее и, намазав поверху слой шеллака, запечатал поддельной печатью? В этом также было не много смысла.

Кровь быстрее побежала по моим жилам. Да, вероятнее всего, печать подделали. Но кто? Служитель Почтового двора? Это объяснило бы задержку с доставкой письма — почему его выдали только во вторник, а не в понедельник. Ходили слухи, что на верхнем этаже Главпочтамта сидят особые чиновники, которые вскрывают и копируют письма. Но зачем? Насколько я знал, мою корреспонденцию никогда прежде не вскрывали — даже если пакеты приходили от моих посредников из Парижа и Оксфорда, из этих двух бастионов роялистских изгнанников и мятежников.

Правдоподобнее, конечно, что истинным объектом такого пристального внимания был мой корреспондент. И все-таки меня поразила странность сложившейся ситуации. Если у леди Марчмонт были основания чего-то бояться, то почему она доверила доставку своего письма такому знаменитому своей недобросовестностью ведомству, как почтовое? Почему не отправила письмо с мистером Финеасом Гринлифом или другим посыльным?

Вновь сложив письмо и сунув его в карман, я не почувствовал никакого беспокойства, хотя, возможно, и следовало бы. Скорее, я ощутил легкую заинтересованность. Мне было любопытно, только и всего. Казалось, что это странное письмо и его печать представляли собой просто часть некоего хитрого, но ни в коем случае не непостижимого ребуса, который можно было разгадать, если напрячь ум — а я безгранично верил в способности человеческого разума, особенно моего собственного. Это письмо стало просто еще одним документом, ожидавшим дешифровки.

И вот, поддавшись внезапному порыву, я поручил не верящему своим ушам Монку присмотр за магазином, а сам, подобно Дон Кихоту, решился оставить мои книжные полки и отправиться в рискованное путешествие — в тот мир, который до сей поры я умудрялся избегать. Остаток дня я обслуживал моих постоянных клиентов, помогая им, как всегда, найти то или иное издание или же комментарий. Но сегодня этот ритуал проходил несколько иначе, поскольку я постоянно чувствовал, как письмо тихо шуршит в моем кармане, приглушенным, безымянным шепотком напоминая о конспирации. Как мне и советовали, я никому его не показывал и даже Монку не сказал, в какие края я предполагаю отправиться и кому намерен нанести визит.

Глава 2

Через несколько дней после получения мною письма от леди Марчмонт три всадника подъехали с востока к сумрачному предрассветному Лондону. Когда звезды начали тускнеть, а облака мало-помалу окрашиваться светом, они разглядели городские шпили и дымовые трубы; тройка облаченных в черное наездников галопом промчалась по берегу реки в сторону Рэтклиффа. Должно быть, они прибыли издалека, хотя мне мало что известно об их путешествии — за исключением последних нескольких лиг пути.

Два дня назад рыболовный смэк высадил этих путешественников на берегу Кента, в Ромни-Марше. Даже в хорошую погоду и при спокойном море переправа через канал занимала восемь с лишним часов, но время высадки было точно оговорено. Хозяин судна, Калфхилл, получил подробные указания, и ему были известны все мели, бухты и таможни на любом отрезке тысячемильных побережий Англии. Они пристали к берегу в темноте, во время прилива — судно шло тихо, нос его подпрыгивал на волнах, а на носу стоял сам Калфхилл с длинным шестом в руках. В такое время расположенные на побережье таможни обычно еще пустуют, но так будет еще всего лишь час, а может, и меньше, поэтому нужно было действовать быстро. Калфхилл бросил якорь и, когда якорные рога зацепились за каменистое дно, шагнул за борт и оказался по колено в воде, которая оставалась ледяной даже сейчас, в середине лета. Не зажигая факелов и фонарей, трое мужчин высадились на берег и протащили лодку по гальке за линию прилива, где в зарослях ивняка стояли на привязи три черных жеребца. Пофыркивающие и бьющие копытами в темноте лошади были уже оседланы и взнузданы. Кроме них, на берегу никого не было.

Встревоженный и полный недобрых подозрений Калфхилл топтался возле своего судна, пока его пассажиры, бесшумно вернувшись к морю, смывали сажу со своих лиц и рук. Над головой у них порскнула стайка ржанок. Ветерок нес к морю ароматы тимьяна и овечьих пастбищ. До рассвета оставалось совсем мало времени, но спутники Калфхилла мылись с такой тщательностью, словно совершали обычный утренний туалет. Один из них даже задержался, чтобы отполировать смоченным в воде носовым платком желтые пуговицы на своем камзоле — строгой черной ливрее; а затем, нагнувшись, протер еще и башмаки. Дотошность поразительная.

— Ради всего святого! — прошептал Калфхилл. Пусть даже его пассажиры не понимали, чем рискуют, он-то понимал. Он был из «шерстянщиков» — контрабандистов, переправлявших во Францию мешки с шерстью, а обратно — вино и бренди. Не гнушался он и тайной перевозкой пассажиров — еще более доходным промыслом. Прежде гугеноты и католики, как и бочки с бренди, стремились в Англию, а роялисты тянулись в противоположном направлении, во Францию. Но сейчас с острова бежали как раз пуритане; и пунктом их назначения была Голландия. За последние шесть недель он переправил по крайней мере дюжину таких беглецов из Дувра или Ромни-Марша через пролив к юго-западным островам Зеландии или на поджидавшие их у причалов северного побережья пинки; а несколько человек с таких пинок он переправил в Англию для шпионажа против короля Карла. Занятие, понятно, рискованное, но он прикинул, что если все эти шпионские и жульнические махинации будут продолжаться (а иначе, по его разумению, и быть не могло, поскольку такова уж человеческая природа), то уже года через четыре он сможет заняться более спокойным промыслом, прикупив какую-нибудь сахарную плантацию на Ямайке.

Но эта последняя сделка показалась весьма странной даже такому видавшему виды контрабандисту, как Калфхилл. Два дня тому назад в Кале, в одной из таверн, где он обычно получал сведения об очередной партии бренди, к нему обратился с выгодным предложением один человек по имени Фонтене, заплатил половину оговоренной суммы — десять золотых пистолей — и дал подробные указания. Наклевывалась еще одна прибыльная ночная работенка. Фонтене сразу исчез, однако на следующий день, как и было договорено, с наступлением темноты эти незнакомцы подошли в одно укромное местечко, и Калфхилл, как обычно замаскированный под рыбака, отчалил вместе со своим контрабандным грузом и — насколько он мог определить их личности — случайными роялистскими посредниками или папистскими священниками. Его новые пассажиры, тяжело отдуваясь, забрались на борт. В лунном свете Калфхилл хорошо разглядел одного из них: тучная фигура, красное, как у трактирщицы, лицо, глаза почти закрыты веками, чувственный рот и такой раскормленный живот, какой сделал бы честь любому лондонскому олдермену. Едва ли он привык путешествовать по морям. Наверняка у него, как у большинства подобных пассажиров, мгновенно начнется морская болезнь и его вывернет за борт. Как ни странно, этого не случилось. Однако за все время их ночной переправы эта троица не сказала ни слова ни Калфхиллу, ни друг другу, несмотря на то что Калфхилл, поднаторевший в языках, как того требовало его ремесло, пытался разговаривать с ними по-английски, по-французски, по-датски, по-итальянски и по-испански.