Книга Дама с биографией - Ксения Велембовская

— А сколько у нас сейчас времени?.. Ой, не может быть! Извините, мне пора бежать. Спасибо большое, огурчики у вас просто классные! И клубника выше всяческих похвал.

Кузьмич проводил ее до калитки и вдруг, оглядевшись по сторонам, с заговорщическим видом потянул за локоть обратно в сад, под сиреневый куст.

— Сказать забыл, Люсиночка. Ездил вчера на станцию, за краской. Прямо употел восемь банок переть. Дай, думаю, зайду в кафе возле церкви, квасу выпью или хоть на худой конец воды. Захожу, а там ваш Ростислав — и с какой-то барышней. Смазливенькая такая, черненькая. Света вроде ее звать, из хозяйственного. Ваш-то, между нами, опять был сильно навеселе…

Вот так новость! — прибалдела Люся. Да еще и весь поселок будет знать об этом! Кузьмич ведь тоже сплетник будь здоров, почище Матвевны! День-деньской у него ушки на макушке. Дерет сорняки вдоль забора, смородинку обихаживает, прищипывает в теплице пасынки у помидоров, а сам, как мощная радиолокационная система, ловит каждое слово, оброненное на улице, каждый крик на соседних участках. Обработанная плешивой башкой информация поступает к потребителям без задержки: пока подполковник доедет на велике до станции, он раз двадцать притормозит, побеседует шепотком, по-свойски, поохает, поахает, а обратно, переполненный новостями, уже летит на всех парах, энергично нажимая на педали. И глаз у него, старого черта, как ватерпас!..

— Вы не бойтесь, Люсиночка, я никому не скажу, — интимно зашептал Кузьмич ей в самое ухо. — Слово офицера. Клянусь.

— Верю, верю… всякому зверю — и волку и ежу, а вам погожу! — в своей обычной насмешливой манере, словно ее ничуть не взволновало сообщение о шашнях Ростислава, ответила Люся и, еле отвязавшись от прилипчивого, как репей, болтливого ухажера, побежала к себе.

Со злостью вырвав у себя на участке два здоровенных одувана, успевших разжиреть на черноземе под отцветшим чудесным розовым пионом «Сара Бернар», она огляделась: что бы еще уничтожить от переизбытка нервной энергии? — и застыла, завороженная необыкновенным лунным цветом раскрывшихся сегодня голландских лилий. Запах был тяжеловат, но созерцание дивной красоты резных граммофонов с бархатными коричневыми тычинками благотворно подействовало на психику.

Сеанс цветотерапии продолжился на качелях, куда она присела на минутку, не сумев отказать себе в удовольствии полюбоваться роскошным садом в полном блеске июльского утра. Между прочим, творением собственных рук. Да уж, страшно вспомнить, какое запустение царило здесь раньше: кучи гниющих листьев вперемешку с картофельными очистками и помоями, повсюду высоченная жгучая крапива, в ней — консервные банки, руки-ноги-головы от целлулоидных пупсов, черепки, сетчатые от времени бидоны из-под керосина, под соснами — пухлые рыжие подушки из сухих иголок. Там, где сейчас красуется великолепный куст плетистой красной розы, подвязанный к металлической дуге так, что создается впечатление огромной цветочной корзины, чахла одна-единственная Зинаидина «грядка» — бывшая круглая клумба с остатками кирпичей по краю и жалкими луковыми перьями в центре. На месте нынешней изумрудной лужайки для отдыха и вечернего чаепития с иллюминацией по особо торжественным случаям раньше резвились все кому не лень: сныть, одуванчики, сурепка, репей, — кололи ноги острые былки выродившейся малины, цеплялись за волосы ветки корявой засохшей яблони с прикрученным проволокой к стволу умывальником. Под умывальником, помнится, стояло ржавое ведро, а слева за облупленным, кособоким кухонным столом образца тысяча девятьсот тридцать какого-то года располагалась хозяйка, чистившая картошку к обеду.

Здесь-то Люсю впервые и ознакомили с историей дачного поселка под симпатичным названием Счастливый и историей пребывания в нем славного семейства Кашириных. Рассказчица показалась ей тогда приличной, интеллигентной теткой. Впрочем, не без странностей. Впоследствии этими странностями Зинаида достала ее до печенок, а многократное повторение каширинской саги, слово в слово, перед Лялькиными гостями убедило в том, что Зинаида пела с чужого голоса. С голоса своей свекрови — неглупой, не лишенной чувства иронии и — в отличие от Зинаиды — вполне адекватной Агнессы Федоровны, которую, правда, невестка Зиночка застала, что называется, на излете, когда прошлое окрашено преимущественно в солнечные тона…

Дачи в Счастливом начали строить в конце тридцатых. Под участки вырубали сосновый лес, вычищали колючий еловый подлесок, засыпали грунтом ручейки и овражки. Земли тогда не жалели: нарезали народным артистам, художникам, композиторам по двадцать — двадцать пять соток. Крупному творческому начальству — и того больше. Проектировщик заводов и фабрик Ростислав Иванович Каширин вложил в подмосковную дачу весь свой нерастраченный художественный талант. В глубине участка всем на зависть был возведен двухэтажный дом с двумя полукруглыми террасами — на восток и на запад, чтобы расставаться с солнцем лишь в полуденный зной, с фигурными балконами и открытой верандой, разрезанной посередине ступенями высокого крыльца.

Прямо перед домом разбили большую круглую клумбу, куда Агнесса Федоровна высаживала в мае цветочную рассаду — анютины глазки, астры, левкои и обязательно душистый табак. Его непередаваемо прекрасный подмосковный аромат через открытые в темный летний сад окна доносился и до западной террасы, где по вечерам за пыхтящим самоваром собиралось все семейство и гости из окрестных дач. Гости пили чай и громко восторгались пирогом с яблоками, воздушными меренгами, домашними эклерами с заварным кремом и зеленым царским вареньем из крыжовника.

Когда детвора, наевшись сладостей до отвала, неслась играть в лапту, в горелки, жечь высокий костер из сосновых веток, на террасе начинали позвякивать рюмки, бокалы, потом их заглушали бравурные звуки рояля, арии из оперетт, романсы и впервые исполняемые знаменитым советским композитором патриотические песни предвоенных лет.

В половине десятого с крыльца раздавался призывный звон колокольчика и решительный голос Агнессы Федоровны:

— Володенька! Павлуша! Мальчики, домой! Пора спать, мои дорогие.

Дети покорно шли домой: за ослушание отец мог не взять их с собой на рыбалку.

На рыбалку отправлялись на рассвете, когда туман еще скрывал очертания противоположного берега и озеро казалось Володеньке лишь ненадолго затихшим бурным морем, где плавает крейсер «Варяг». Папе везло — у него в ведерке била хвостом злющая зубастая щука, и Павлушке везло — уже поймал двух карасиков, а у Володеньки поплавок дрожал, но рыбка не ловилась, как ни уговаривал он ее ласковым шепотом: «Ловись, ловись, рыбка, и мала, и велика!» Карасиков скармливали Митрию — умнейшему серому коту, поджидавшему рыбаков, с громким мурлыканьем потирая бока о столбик калитки. Разварная щука с молодым картофелем становилась еще одним поводом, чтобы пригласить на обед соседей.

Последний такой воскресный обед был у Кашириных пятнадцатого июня сорок первого года. Через два месяца дача стояла с закрытыми ставнями и заколоченной крест-накрест дверью. Ветер гудел в печной трубе, стучал по крыше дождь, потом к окнам начали подбираться сугробы. Замерзшая на невиданном морозе, брошеная и, казалось, навсегда забытая хозяевами дача все равно ждала: вот-вот заскрипят по снегу ботинки и валенки, откроется дверь, и Агнесса Федоровна крикнет: