Книга Похищение казачка - Фридрих Незнанский

— Я не люблю груши, — прозвучало сзади.

Он повернулся. Увидел, что Алина действительно переоделась. Была она в кроссовках, джинсах и рубашке навыпуск. И еще в черных очках.

— В театр не годится, — резюмировал Смоляков.

— Смотря в какой, — не согласилась попутчица.

Они погуляли по перрону. Позади вокзала виднелся поселок, обрамленный с трех сторон густыми рощами, а с четвертой — извилистой шустрой речушкой.

Смоляков закурил, а изысканная попутчица, к его удивлению, вдруг захотела пирожков. «Ну и что, — подумал Смоляков, — ну и прикольно даже, мне ведь всегда нравились женщины, которые меня чем-то удивляли».

Смоляков вспомнил, что оставил в купе конверт Олега — подлинную причину его поездки в Москву. Конверт, правда, лежал в скрытом кармане дорожной сумки, так что непосвященному найти его было мудрено.

Олег при прощании был сдержан, но просил к конверту отнестись «вдумчиво». На их языке это означало — бдительно. На конверте были написаны цифры — номер индивидуального почтового ящика в здании московского Центрального телеграфа, куда его надо было опустить.

Смоляков просьбу друга и коллеги (да и начальника!) выполнил — к настоящему моменту, разумеется, а доберется до Москвы — сделает и все остальное. Во-первых, он добрался до вокзала так, что если бы кому-то взбрело в голову следить за ним (хотя кому?), то уж заподозрить отъезд — точно бы не получилось. Он вышел из дома с мусорным пакетом, в шлепанцах и шортах. Мусор, однако, не выбросил, а, зайдя в подъезд соседнего дома, достал из пакета более приличную одежду и переоделся. К этому времени подъехало такси. Через четверть часа Смоля-ков был на вокзале. С билетом, правда, вышло не очень ловко и оперативно, но что ни делается — все к лучшему, зато он несколько раз проверился . Слежки не было.

Для себя Смоляков сделал простой и логичный вывод: у Олега, видимо, были какие-то служебные неприятности, и он хотел с кем-то в Москве посоветоваться. Смолякову так показалось, по крайней мере, других версий не возникло. Расспрашивать он не стал, а Олег сам ничего не говорил. Ну это ничего, придет время — расскажет, а нужна будет снова его помощь — Филипп, не задумываясь, ее окажет. На то ведь они и друзья.

В прошлом году у них в отделе вышел неприятный случай. Во время дежурства Смолякова пропал важный документ. Даже не то чтобы он был очень важный — содержал в себе заурядную служебную информацию, просто набор фамилий и адресов каких-то людей. Смоляков из помещения не отлучался, но документ исчез. Смоляков подозревал, что на самом деле его и не было — ошибка, скорей всего, была совершена при факте регистрации входящей почты. Но доказать уже ничего не мог. Если бы это стало известно начальству управления, Смоляков был бы немедленно уволен, да и вообще о ФСБ можно было забыть. И Олег его выручил, прикрыл. Каким-то хитрым образом (правда, на то он и слыл асом аналитики!) он смог вытащить из насквозь засекреченных и запароленных федеральных сетей нужную информацию, распечатал ее и оформил задним числом — прежде, чем бумага легла на стол к начальнику областного управления. Фактически он пошел ради друга и подчиненного на должностное преступление. Смоляков потом так ему об этом и сказал, но Олег только отмахнулся. «Не городи чушь, — сказал Олег, — я нарушил инструкции только потому, что инструкции на девяносто процентов идиотские и бюрократические. Мы не на войне, и такая дебильная секретность никому не нужна, но пойди объясни это важным московским перцам!»

Так что история оказалась просто неприятной, а могла выйти и непоправимой, если бы не Олег. А то, что конверт остался в купе, и впрямь не страшно. По перрону можно гулять так, что купе будет видно, да и в спальном посторонние не шастают.

Через пять минут после того, как Алина съела пирожки (один с картошкой, один с курагой), у нее заболел живот. Смоляков понял это по ее лицу, прежде чем она что-то сказала. Прихватило, видимо, здорово. В конце концов, Алина не выдержала и ушла в привокзальный туалет.

Прошло десять минут, Смоляков выкурил еще две сигареты и забеспокоился. До отхода поезда было уже всего ничего, а Алина не появлялась. Вот черт. Не хватало только, чтобы эта роскошная романтическая история так нелепо закончилась — оставить женщину в привокзальном туалете! Просто поручик Ржевский. Кстати, когда-то еще в училище именно поручиком его друзья и называли — в силу увлеченности прекрасным полом и слегка отчаянного нрава. Поручик отшвырнул сигарету и вбежал в вокзал. Быстро нашел туалет, стукнул в женскую дверь и вошел вовнутрь. Для провинциального вокзала здесь было удивительно чисто.

— Аля? Алина?

— Филипп, — раздался сдавленный голос, — это вы? Помогите мне…

Смоляков, не раздумывая, чем он, собственно, может помочь, рванул на себя дверь единственной закрытой кабинки. Алина стояла, наклонившись лицом к унитазу, лицо ее было сведено судорогой. Ее тошнило.

— Милый, — прошептала она, — что-то мне… проклятые пирожки… Милый, у меня нет… — Последнее слово Смоляков не расслышал.

— Сейчас поезд уйдет, — сказал он. — Давай я помогу тебе вернуться, а в поезде мигом доктора найдем. Только потерпи, ладно? — Он подставил ей плечо, не очень веря в то, что это происходит на самом деле — как это его, матерого самца Филиппа Смо-лякова, охмурила баба, с которой он знаком меньше суток?! — Я не понял… чего у тебя нет?

— Глушителя, милый.

Теперь Смоляков слово услышал и смысл его понял, но еще прежде почувствовал приятное холодное прикосновение к груди. Он успел услышать выстрел и даже успел удивиться. Ему показалось, что умирает он очень долго, гораздо дольше, чем жил все свои двадцать девять лет, умирает от рук прекрасной женщины, и это, в общем, даже совсем не обидно, от этого скорее хочется улыбнуться. Плохо только, что он подвел друга. Теперь все стало понятно. Но теперь его жизнь получила логическое завершение — немного нелепая, хаотичная и экспрессивная… Можно было бы, конечно, и получше, и наверняка бы у него вышло, проживи он еще несколько десятков лет. Но вышло как вышло.

На самом деле он умер меньше чем через три секунды. Она прижимала пистолет так плотно к его телу, что выстрелы снаружи слышны не были. Смо-ляков услышал только первый, разорвавший ему печень. Потом было еще три — два в сердце и последний — в голову.

Через несколько секунд Алина вышла из здания вокзала и неторопливым шагом двинулась в сторону поселка. Прошла полсотни метров по липовой аллее, свернула на пыльную дорогу и остановилась. Она не испытывала никаких особых чувств, скорее легкое опустошение, как всегда бывает по окончании непростой работы с длительным напряжением и концентрацией внимания. В конце концов, они оба были профессионалами — и она, и этот «командировочный», как она его про себя называла. Она не сомневалась, что он из органов, уж очень характерно себя вел, просто, скорей всего, был не оперативным сотрудником, вот и подставился. Расслабился, утратил контроль, позволил эмоциям доминировать. И проиграл… Как знать, может быть, когда-нибудь и она проиграет, но… только не теперь. Еще не скоро. Она чувствовала, что находится в хорошей форме. Она все сделала безукоризненно. Не давала ему времени опомниться. Ничего не спрашивала о поездке в Москву, о работе. Подсунула газету, где была расписана история со скандалом вокруг школьных тетрадей, и он с легкостью заглотнул наживку. Мужчине захотелось поверить, что она стильная столичная штучка, пиар-консультант, и он поверил… Она не думала, что он был за человек, о чем думал, мечтал, к чему стремился, что любил и ненавидел. Он для нее больше не существовал. Он, впрочем, и правда больше не существовал.