Книга Зимний пейзаж с покойником - Светлана Гончаренко

Стрекавин застрял на ступеньке. Но в следующую минуту он взял себя в руки и продолжил подъем по лестнице, достойной, как считалось, Эрмитажа.

«Да, это судьба! – думал бард. – Такие совпадения случайными не бывают. Значит, это он. Конечно, я узнал его почти сразу! Это его гадкая рыжая морда и его хоромы… Вот и встретились! Интересно, он письмо получил? Догадался, о ком речь? Наверняка догадался. Что ж, тем лучше! Поглядим теперь, что будет…»

Он так ждал того, что будет (в дурном предчувствии сердце прыгало, как заводное), что перестал волноваться насчет съемок и грядущей славы.

Друг Можжина привел съемочную группу в комнату, где сладко пахло состоятельной женщиной. Все здесь было белым с позолотой. Имелся даже небольшой белый рояль, похожий на ванну.

Игорь Петрович рояль проигнорировал. Он расчехлил свою гитару и встал у окна.

– Бедром вперед! – потребовал Димон, глядя в экранчик камеры.

Игорь Петрович выпятил бедро и затянул, стараясь попадать губами в собственное магнитофонное пение:

Я не помню, когда был тот случай —

Может, только что, может, давно.

Помню вечер промозглый, колючий,

И горящее в доме окно.

Все вокруг сыровато и глухо,

Дребезжит проржавевший карниз.

Неизбежна сегодня разлука,

Снова жизнь устремляется вниз.

Я на дождик теперь ноль вниманья —

Ни на что и глаза не глядят.

По законам естествознания

Ждать осталось минут двадцать пять…[1]

Пел он легко, несмотря на Димонову камеру и на то, что Арик, не мигая, глядел барду прямо в рот. Вдобавок совсем рядом, в соседней комнате, кто-то упорно возился. Еще бубнил там голос известного черного рэпера, кто-то встревал невпопад по-русски, и тихо, чувственно взвизгивала женщина. Съемка клипа шла под фонограмму. Стрекавин мог не обращать внимания на посторонние шумы. Он хладнокровно шевелил губами и изредка щурился.

– Отлично! – одобрил его Димон. – Знаешь, ты мне поначалу очень зажатым показался. Но ты, Игорь, молоток! Только улыбайся посексуальнее, побольше зубов кажи. Зубы-то в порядке?

– В порядке, – обиделся Игорь Петрович.

– Ну вот, пусть и зритель это как следует прочувствует. Помотай-ка головой, вроде бы тебе грустно… Класс! Теперь ложись на диван.

– Прямо с гитарой?

– А тут есть еще с кем? Ложись, ложись! Да не на живот, а наоборот. Класс!

Арик, увидев, что бард полез на белоснежный с позолотой диван, забеспокоился.

– Стойте, вы обивку запачкаете! – вскрикнул он. – Я сейчас что-нибудь подстелю. Береженого бог бережет.

Он порылся в комоде и нашел зеленое полотенце для ног. Игорь Петрович лег на полотенце и снова запел:

Нам осталась одна остановка

На трамвае, не помню каком.

С крыши голубь взлетает неловко,

Да буянят коты под окном.

Эх, сказать бы тебе все, что хочется, —

Слов горяч расписной каравай!

Гром колес наконец-то доносится:

Это едет последний трамвай.

По проспекту несется, безумец,

Ошалелый вечерний рогач,

Как Нептунов, искрится трезубец

И летит, как саврасовский грач…

«Он не знает, что я здесь. Это хорошо, – думал бард, перебирая струны; пел он автоматически – как-никак в этом году его популяр нейшему творению про трамвай стукнул двадцатник. – Но что он сделает, когда увидит меня здесь? И когда узнает, что Ульяна?.. Сказать ему сразу все, как есть, или помучить?»

Еще полчаса назад он никого мучить не собирался, но теперь самые дикие желания и планы забродили в его мозгу. Даже Можжин почувствовал это.

– Ага, глаз горит! – шумно радовался творец клипа.

Он приближал фокус камеры к лицу Стрекавина так, чтоб видны были лишь блестящие глаза барда и золотой завиток дивана.

Затем он потребовал:

– Ну-ка, Игорь, приподнимись! Еще, еще! Прижмись щекой к той вон шелковой хрени!

Игорь Петрович прижался и почувствовал, что бдительный Арик успел подложить на подушку бумажную салфетку. Он открыл рот, чтобы запеть, но тут же зажмурился: особняк производителя маргаринов основательно тряхнуло. Окна озарились слепящим огнем. Через секунду огонь стал редеть, меркнуть и рассыпаться розовыми искрами.

– Это Санька дурит, сынок Еськова, – пояснил Арик. – Пироман хренов! Как он дома, так у нас фейерверк.

– Такого сына я бы порол не переставая, – заметил Можжин. – Но плевать – мы профессионалы, работаем в любых условиях. Давай пой, Игорь!

И Игорь пел.

– Молодца! – веселился Можжин. – Теперь только на лестнице пару-тройку секунд доснимем – и по коням!

– Может, пивка? – предложил Арик. – У меня, а?

– Это само собой!

Для съемки на лестнице Арик включил люстру – целую груду лампочек, обвешанную хрустальными слезами. Теперь можно было как следует разглядеть холл. Оказывается, крупные, в облаках и березках, пейзажи красовались тут на стенах. Сам Арик тоже стал гораздо виднее со своей кудрявой шевелюрой и пронзительными карими глазками.

Бард ударил по струнам. Ступая с достоинством, то есть не афишируя рваную пятку, он громко запел:

Мы сейчас с ветерком откатаем

Наш последний совместный маршрут,

А потом разойдемся, растаем —

Только ангелы нас помянут!

Он очень хотел, чтоб его услышали в комнате с елкой. Он желал, чтобы оттуда высыпали те, кто там сидит, – все эти девочки с тонкими ножками на шпильках, все эти любители побренчать вилками у сильных мира сего. Пусть выйдет и сварливая дама, отмерившая творцам клипа полчаса, и он тоже пусть выйдет, ничего не подозревая. И вот тогда…

Как ни старался Игорь Петрович, никто из веселящихся – уважаемых, беспечных, не босых, но в туфлях и ботинках – не вышел. Никто не отозвался! Наверное, хозяева и гости просто не расслышали слабого голоса барда: в комнате имелась собственная музыка, к тому же компания шумела, а под окнами взрывались петарды.

– Теперь ко мне пошли! Под ноги только глядите, лестница крутая, – предупредил Арик и быстро потушил люстру.

После яркого света не видно было ни зги, но Можжин с Ариком стали ловко спускаться куда-то вниз, в адские потемки.

Игорь Петрович заартачился:

– Я не хочу пива. Нет, нет, и водки тоже не буду! Я тут, в холле посижу.

– Игорь, не дури! – крикнул из темноты Димон. – Я же знаю, ты без водки часа не живешь. Что с тобой? Зашился, что ли? Или закодировался?