Книга Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Конечно, это был никакой не кабинет, а просто каморка,находящаяся столь глубоко в подвалах дворца, что здесь царила особая промозглаясырость, и Лючии даже почудилось, будто она слышит тяжелое течение вод каналов,огибавших палаццо Фессалоне. Этого, конечно, никак не могло быть, слишкомтолстыми были стены, однако Лючия начала задыхаться в подвальчике, и с каждыммгновением ее била все более сильная дрожь: равно от холода и от волнения.

Ей неудержимо захотелось взбежать по лестнице, предавзабвению это хранилище отцовых тайн вместе с ними со всеми. Почему-то казалось,что ничего хорошего ей не даст чтение каких-то там заплесневелых писем. Ипредчувствия ее не обманули, хотя бумаги вовсе не оказались заплесневелыми: онибыли надежно завернуты в вощаную бумагу.

Лючия нехотя развернула первый пакет и увиделастремительный, наклонный почерк:

«Дорогая моя Лючия! Если ты читаешь это письмо, значит,человека, известного тебе под именем Бартоломео Фессалоне, уже нет на свете.Похоже, кто-то из тех, перед кем я не раз грешил, наконец-то помог Паркамперерезать неровную нить моей жизни…»

Маттео так глубоко вздохнул в своем углу, что Лючиипомерещилось, будто вся тьма подвальная издала потрясенный вздох.

Что это значит, porca miseria [10]: «Человека, известноготебе под именем Бартоломео Фессалоне»? Так это не настоящее имя отца? Но когдатак – она, стало быть, тоже не Фессалоне и даже, может быть, не Лючия?!

Обернулась к Маттео – из мрака поблескивали только егоглаза: свеча отражалась в непролитых слезах:

– Ты знаешь, что здесь написано? Ты читал это?

– Да, – шепнул Маттео.

Ну разумеется! Этот хитрец всегда знал о своих хозяевах всеи даже больше!

– Это правда – что пишет отец? Нет, быть не может!

– Умоляю вас, синьорина, читайте дальше не мешкая, – скорбнопробормотал Маттео. – И знайте: здесь все истинная правда, каждое слово!

Лючия хотела, по своей всегдашней привычке, заглянуть вконец письма, но почему-то побоялась взглянуть на подпись и, обреченновздохнув, вновь принялась читать с самого начала.

***

«Дорогая моя Лючия! Если ты читаешь это письмо, значит,человека, известного тебе под именем Бартоломео Фессалоне, уже нет на свете.Похоже, кто-то из тех, перед кем я не раз грешил, наконец помог Паркамперерезать неровную нить моей жизни. Всего тебе знать не нужно. Многое, оченьмногое я унесу с собой в могилу, и плевать мне на все проклятия, но хотя бы натом свете мне хотелось бы получить прощение от единственного существа, кое яистинно любил всю жизнь и перед кем повинен всех более. Это ты, Лючия…

Первый раз пишу тебе, не осмеливаясь более назвать дочерью,ибо, хотя я любил тебя со всей нежностью отеческой, ты мне, увы, не дочь. Грехмой, разумеется, не в том, что я удочерил тебя: сей поступок был бы засчитанмне за благодеяние даже и Всевышним Судией, когда б я извлек некоего младенцаиз грязи на высоты богатства, однако тебя, моя несравненная, обожаемая, дитясердца моего, я оторвал от чаши, переполненной самыми счастливыми дарамисудьбы, о каких можно только мечтать. О, тебе никогда не узнать, сколько раз япроклял себя за свершившееся… но что проку в оправданиях! Благими намерениями,как известно, вымощена дорога в ад – где я сейчас, надо полагать, и варюсь всамой что ни на есть кипучей смоле, на самом жарком огне, который только можетразжечь нечистая сила.

Но позволь мне поведать тебе о том, что произошло 18 летназад.

Бьянка Фессалоне, та женщина, которую ты, никогда не видя,привыкла почитать своей матерью, тогда была еще жива. Она только чторазрешилась от бремени, произведя на свет мертворожденную дочь. О Матерь Божия,наш ребенок, о котором мы с моей возлюбленной супругою столько лет бесплодномечтали, родился мертвым! Это было для нас истинной катастрофой, ведь родыпроходили так тяжело, что врач удостоверил: Бьянка никогда более не сможетиметь детей, даже если и останется жива, что будет подобно божьему чуду, так плохабыла она.

Я был вне себя от горя, я умолял доктора приложить всеусилия, я обещал отдать все, что у меня есть, для спасения жены, однако этомумерзавцу не было никакой охоты возиться с умирающей, а потом выслушиватьпроклятия безутешного супруга и, чего доброго, лишиться гонорара.

– Господь милосерд, – изрек он равнодушно, – и все мы – егодети. Пусть синьора пока полежит, объятая спасительным сном (так сказал он,хотя и слепому было ясно, что это уже не сон, а предсмертное беспамятство), а ясейчас отправлюсь к русскому князю Казаринофф – его супруга вот-вот должнаразродиться! – и потом ворочусь к вам. Впрочем, извольте вперед расплатиться,синьор!

И он изящно пошевелил пальцами, не думая ни о чем, только обэтом золоте, которым я должен был оплатить смерть дочери – и грядущую погибельжены. Pазумеется, он не собирался возвращаться, а потому спешил получитьденьги.

Я сунул ему горсть цехинов, две горсти… я не соображал, чтоделаю. Я знал доподлинно: если даже Бьянка очнется, весть, что ребенок погиб,убьет ее быстрее пули, попавшей в сердце. В то время как сладостный крикмладенца мог пробудить ее к жизни!

Решение родилось в моей голове мгновенно. Я не чувствовалсебя ничем обязанным равнодушному врачу – я ненавидел его, как лютого врага. Онвышел из мрачной спальни – я за ним. Он ступил на крыльцо – я взмахнул рукою…Он упал. Я обшарил его карманы, взял его сак с инструментарием. Я не могоставить доктора валяться здесь: очнувшись, он мог выдать меня. Один толчок – ибаста! Канал шутить не любит. Вода сомкнулась над трупом, а я свистнулгондольеру и велел вести меня в палаццо близ моста Риальто, где остановилсярусский дипломат, у жены которого начались преждевременные роды. Но сначала…сначала я попросил свернуть в маленький каналетто на окраину, близ фабрикМорено, где жила одна женщина, занимавшаяся повивальным делом и известная повсей округе не столько мастерством своим, сколько умением обделывать самыеразные делишки. Думаю, в каждом городе, большом и маленьком, есть такие особы.Для людей, хорошо плативших, у нее были, по слухам, свои загадочные и гнусныесекреты. Она излечивала золотуху, поставляла приворотные зелья, пособляладевицам из зажиточных семейств, вмешивалась в интриги и даже колдовала дляжителей округи. Ценила она свои услуги на вес золота и жила относительноблагополучно. До сих пор страшно вспомнить сумму, которую я посулил ей, чтобыона исполнила мою волю. Впрочем, я все равно не заплатил, так что о чембеспокоиться?..