Книга Лейб-гвардии майор - Дмитрий Дашко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как скажешь, мама, – подавленно произнес я, ненавидя самого себя.
Баронесса всхлипнула.
– Не называйте меня матерью. Вы – не Дитрих. Но, Боже, как вы похожи на моего сына! Если бы я не рожала в здравом уме и трезвой памяти, то решила бы, что вижу его брата-близнеца. Но я хорошо помню, что у меня был всего один сын. И вы – точно не он. Скажите, Дитрих, настоящий Дитрих, жив? – с такой надеждой прошептала мать, что я почувствовал, как во мне что-то оборвалось.
В горле застрял сухой комок, слезы навернулись на глаза. Что я мог сказать этой женщине? Правду? Но как это немилосердно и тяжело говорить, что ее единственный ребенок погиб, в тело его вселилась чужая душа, а от того Дитриха, которого она когда-то выпестовала, осталось только непонятное ощущения легкого, почти невесомого присутствия.
А если солгать? Нагромоздить груду лжи, сослаться на ушиб во время падения с коня, пытки в Тайной канцелярии, наплести вагон и бочку арестантов… Лишь бы дать ей успокоение, основанное на полной фальши. Могу ли я поступить таким образом с матерью? Нет, это выше моих сил. И не потому, что безмозглый дурак, бесчувственная скотина или что-то еще в этом роде. Просто врать матери – кощунство. Она заслужила правду, какой бы страшной та ни была. Святая ложь не заслуживает высокого титула.
Я заговорил. Тяжело объяснять вещи, о которых и сам-то имею весьма смутное представление, но все, что я рассказал, было чистой правдой, во всяком случай так мне представлялось. И что самое странное – баронесса поверила. Наверное, потому, что материнское сердце действительно способно отличить, где правда, где ложь.
– Значит, Дитрих внутри вас? – спросила баронесса, осторожно касаясь моей груди.
– Да. – Я не стал отстраняться, понимая, что ласка предназначается ее сыну. – Если быть точным – какая-то его частица, осколок души. Даже не знаю, как это объяснить.
– Тогда не пытайтесь… А он может что-то сказать мне?
– Нет, я лишь ощущаю его присутствие. Легкое раздвоение сознания в некоторых ситуациях. Он очень слаб и не может взять контроль над телом. Я не понимаю, почему он вообще остался. Если верить человеку, из-за которого это случилось, Дитрих умер, ушел на тот свет. Хотя, кажется, мы и в правду не исчезаем бесследно. Большего, извините, сказать не могу. Не потому, что не хочу, а потому, что не знаю. Простите меня, пожалуйста.
– За что? – поразилась женщина. – Разве это ваша вина?
Я покачал головой:
– Нет, моего согласия не спрашивали, но я все равно чувствую себя виноватым.
Она поцеловала меня в лоб и сказала:
– Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты, молодой человек. Я буду молиться, чтобы вы довели до конца вашу миссию. Надеюсь, небеса смилостивятся и мой сын вернется. Вы верите в это?
– Кто знает, – тихо произнес я.
Если Дитрих вернется, что станет со мной?
Уезжая, я оставил матери мешочек с полусотней дукатов и попросил позаботиться о дочке. Это все, что было в моих силах.
Проснулись мы утром от выстрелов и криков встревоженных людей.
– В чем дело? – Карл присел на кровати, вытирая кулаком заспанные глаза. – Какая сволочь шумит под окнами?
– Сейчас узнаем.
Я глянул в окно, пытаясь разобрать, что творится на улице, и увидел кавалькаду гарцующих всадников, палящих на всю округу из пистолетов. Похоже, они чему-то радовались и спешили возвестить об этом событии стрельбой. Прямо как ковбои из плохих вестернов.
В дверь постучали.
Я перевел взгляд на Чижикова, тот понимающе кивнул и осторожно, на цыпочках, подошел к двери, отведя за спину пистолет с взведенным курком.
– Кто?
– Служанка, – донесся тонкий женский голос. – Хозяин просил передать вам, что пан Потоцкий прибыл и призывает всех постояльцев к столу, чтобы выпить с ним за благополучное возвращение. Пан за все платит.
Мы переглянулись. Потоцких в Польше хватает, и далеко не все из них относятся к ветви знатных магнатов. Мне говорили, что всего насчитывается около шести разных шляхетских родов под этой фамилией. Тот Потоцкий, что занимался ввозом фальшивых денег, входит в какой-то из весьма захудалых и, по закону подлости, вполне мог прорваться сквозь все кордоны. М-да, ситуация не из приятных. Меня и Карла пан не знает, а вот Михая вполне мог запомнить, даже наверняка запомнил. Если не спустимся, не удивлюсь, если Потоцкий явится лично приглашать курляндских дворян отпраздновать его возвращение. Хочешь – не хочешь, а надо идти, садиться за стол и делать вид, что радуешься благополучному исходу, а Михай с гренадерами пускай запрутся в комнате и «не отсвечивают».
Я попросил Карла одеться, выйти первым и разведать обстановку, а сам остался, чтобы проинструктировать остальных. Приказ «И носу не выказывать из комнаты» не вызвал у них пререканий.
– Да всегда пожалуйста, – пожал плечами Чижиков. – Будем сидеть как мыши.
– Токмо винца попросите кувшинчик принести. Все равно Потоцкий платит, – усмехнулся Михайлов.
– Ага, может, еще и девах поразбитнее пригласить? – не удержался я от колкости.
– Отчего не пригласить, – подкрутил ус Михайлов. – Я б не отказался. Моя благоверная далече и ничего не узнает, ежели никто не расскажет, конечно.
Чижиков отвесил ему звонкий шлепок по макушке.
– Ты чего? – развернулся недоумевающий Михайлов.
– Того, – зло пояснил «дядька». – Не зарывайся, помни, что говоришь с унтер-офицером. Знай свое место, Мишка.
– Дык я ж шуткую, – попытался оправдаться незадачливый гренадер.
– Ты со мной шуткуй, а их благородие не трогай. Они пока милость к тебе проявляют, а то б давно зубы повыщелкали, – ощерился Чижиков.
Он был полностью прав. Нет ничего хуже для армии, чем панибратство. Стоит чуть ослабить поводья, и ситуация станет неуправляемой. Россия столько раз это проходила: в семнадцатом году, в середине восьмидесятых и начале девяностых прошлого века.
Карл стремительно взлетел по ступенькам и едва не сбил меня с ног.
– Это он, наш Потоцкий, – с трудом сдерживая сбившееся дыхание, сообщил кузен.
– Понятно, – процедил я сквозь зубы. – Хорошо, пойдем знакомиться. Врага полезно знать в лицо. Один пожаловал или с Сердецким?
С последним мы хоть и служили в одном капральстве, но никогда не виделись.
– Сердецкого нет, умчался к себе в имение. А у Потоцкого дела в городе, вот и колобродит. Девок каких-то на улице похватал, танцы устраивает.
– Танцы – это хорошо. Правда, из меня танцор никудышный, – сказал я чистую правду.
Для дискотеки мои дерганья, может, и сойдут, но вот ни польке, ни мазурке меня сроду не учили.
– Плюнь, Дитрих. Все такие пьяные, что им будет не до того, как ты пляшешь.