Книга Подземелье - Катрин Сальватьерра

и звон разбитой бутылки. Чеко отпрянул от двери и вжался в стену. Переведя дыхание, он снова, стараясь не издать ни звука, заглянул в щель.

— Привет от Маурисио, — сказал один из бандитов.

Они обошли комнату, но, судя по всему, ничего конкретного не искали. Одного взгляда на их жилище хватало, чтобы понять, что ничего ценного там нет, кроме, пожалуй, старого телевизора, который отец отказывался продавать. Краска на стенах давно облупилась, ковры распустились на нитки, печь покрылась сажей, деревянный стол покривился и треснул. Даже распятие, которое мама повесила над дверью, потемнело от старости. Единственная комната в доме почти пустовала: они даже спали на полу, на тонких матрасах, которые каждое утро сворачивали и складывали у стены.

Сердце билось в такт гулким шагам бандитов. Чеко старался не дышать.

— Про женщину ничего не говорили, — сказал второй.

— Сама под пулю полезла. Что с нее возьмешь теперь? Пошли, у нас еще пять должников.

Они ушли, тихо прикрыв за собой дверь: будто ничего не произошло. Спустя несколько минут абсолютной тишины Чеко решился выйти из уборной. Увидев тела родителей, он рухнул на пол и больше не смог встать.

Должно быть, он просидел так много часов. Осознание произошедшего пришло не сразу. Когда он смог сделать первое движение, то сразу коснулся лица матери. Ее холодная затвердевшая кожа обожгла пальцы, и он одернул руку. С трудом он отвернулся, встал и побежал к раковине на кухне, где его стошнило. Он запрокинул голову, стараясь глубже дышать, потом налил себе воды из глиняного кувшина и сел на табурет. На глаза попался торт, который мама испекла ко дню его рождения. Узоры из крема были недоделаны, и сам торт растаял и подкосился, но надпись «Sergio» и большая цифра «14» все еще отчетливо читались на его поверхности. Мама хотела поздравить его после полуночи, как делала всегда.

«Серхио», — исступлённо повторил он. Собственное имя казалось каким-то незнакомым. Наверное потому, что в жизни никто так его не называл. Разве что мама, но только когда сердилась или, наоборот, в особенно торжественные моменты. В остальное время он был Чеко. Просто Чеко, каким знал его весь район. От мысли, что мама перед смертью выводила его официальное имя, а не ласковое прозвище, в груди становилось тесно.

Чеко бросил долгий взгляд на тело матери, а потом резко встал и пошел к выходу, стараясь больше не смотреть в сторону родителей. Если он еще раз подумает о маме, уже не сможет уйти, но оставаться там было нельзя.

Надвигался полдень. Солнечные лучи устремились к нему, но не смогли убрать охватившую его дрожь. Он оставил дверь нараспашку, чтобы соседи увидели и вызвали полицию. Сам он вряд ли бы смог заговорить об этом, да и телефона у них не было.

Он потерял счет дням. Бесцельно скитался по улицам, ночевал под деревьями, ел траву и более-менее пригодные отбросы, которые находил в мусорках. Когда голод стал настолько невыносимым, что вытеснил тоску, он начал воровать из продуктовых магазинов. Почти всегда это замечали, но он умел быстро бегать. А еще через несколько недель он научился незаметно шарить по карманам прохожих: иногда удача улыбалась ему, иногда нет, но в целом он мог о себе позаботиться и привык к улице.

Впервые в жизни он радовался тому, что был единственным ребенком. Он знал, что мама больше не могла родить, но в тайне мечтал о большой семье, как у всех вокруг. Теперь же понимал, что из-за отца, который все пропивал, да еще и колотил их обоих, счастливой семьи и так бы не вышло, а когда родителей не стало, он еле справлялся сам и уж точно не мог заботиться о ком-то еще.

Он бы жил на улице и дальше, если бы не полез в карман не к тому прохожему. Мальчик лет десяти выглядел рассеянным и показался Чеко легкой добычей. Но стоило ему вытащить из кармана его шорт двадцать песо, как мальчик поднял шум и трое ребят, куривших неподалеку, мигом оказались рядом. Вряд ли кому-то из них было больше пятнадцати, но выглядели они устрашающе: с кастетами на пальцах, татуированными шеями и руками, колючими цепями и злыми глазами. Один из них достал нож и помахал им перед лицом Чеко, задавая при этом вопросы: знает ли он, кто они такие, как он посмел обокрасть одного из них, надоели ли ему жить, и кто он вообще и откуда. Чеко молчал. Они обрушились на него, и он дрался яростно в ответ, пока его не избили до полусмерти. Когда его, наконец, отпустили, он упал на землю и сплюнул кровью.

— И что дальше? — спросил мальчик.

— Пусть Питон решает. Тащите его.

Его подхватили и куда-то повели. Чеко почти не боялся: ему хотелось, чтобы смерть наступила быстрее, если она все же должна наступить. Его привели в какой-то задымленный, изрисованный граффити гараж. Шум разговоров и музыки постепенно затих, и Чеко поднял взгляд. Перед ним на кресле, напоминавшем трон, сидел бритый налысо парень лет двадцати. Казалось, все его тело покрывали татуировки: бесконечные кольца чешуйчатой кожи. На шее череп, из обеих глазниц которого выползали хищно оскалившиеся змеи, а на лбу и голове огромная змеиная морда.

— Что это? — спросил парень. — Вы его и так уделали. Сюда зачем притащили?

— Чтобы ты решил, как с ним быть. Вдруг он из другой банды.

Питон усмехнулся.

— Как же, из другой банды. Просто посмотрите на него.

Кто-то схватил Чеко за лицо и заставил взглянуть на Питона. Чеко с раздражением оттолкнул державшего. Питон усмехнулся.

— Как тебя зовут?

— Чеко.

— Чеко, значит… Ну, слушай, Чеко. Это мой район, и работать без моего разрешения здесь нельзя. Сегодня я в хорошем настроении и дам тебе шанс. Если пройдешь испытание, можешь остаться с нами. Если не пройдешь, обещаю тебе быструю и безболезненную смерть.

— Благодари, — прошипели ему на ухо.

Чеко стоял с плотно сжатыми губами, пока кто-то не толкнул его в спину. Он с трудом разомкнул слипшиеся от засохшей крови губы и процедил:

— Спасибо.

Через неделю Чеко сидел на ступеньках бара и вертел в руках сигарету. Он вышел посмотреть на закат, но так и остался сидеть, пока небо, словно дырявое одеяло, не покрылось звездами. Он заметил серебряную вспышку и проследил за падающей звездой. Чеко сделал глубокую затяжку. Он медленно выдохнул дым, не отрывая глаз от того места, где исчезла вспышка. Он не был настолько наивен, чтобы верить в чудеса: в жизни таких, как он, если что-то