Книга Глядящие из темноты - Максим Голицын

— В нашем нынешнем положении не очень-то разгуляешься, — предупредил Леон, — хватит с них той серебристой тряпки.

— Я не потому, — оправдывался Берг, — передатчик…

— Ну и как?

— А ты думал?

Тонкие кисейные занавески — знак роскоши и особого расположения маркграфа — мягко розовели, словно под первыми лучами солнца. Смущало лишь, что свет исходил с северной стороны неба.

— Ну что ты так расстраиваешься, — сказал Ле-он, — такое уже бывало. Помнишь, на Валгалле? Сверхновая там вспыхнула совсем рядом, и сеть межпространственных переходов обрушилась по всему сектору, как рушатся тоннели в сердце горы при первых толчках землетрясения.

— И сколько там было этнографов, — ехидно спросил Берг, — восемь? А когда пришел катер, спасатели еле-еле отловили двоих. И то в каком виде!

— Валгалла была безумным миром, сам знаешь! А тут… да у них даже тюрем порядочных нет. И армия игрушечная, больше для красоты. Видал, как они маршируют? Ну, чисто оловянные солдатики!

— Идиллия, — с сомнением покачал головой Берг. — Не верю я в идиллии.

— А почему бы нет?

— Да потому, что нигде, ни в одном мире нет идиллических обществ. Агрессия должна куда-то выплескиваться.

— Ты пессимист, — хмыкнул Леон.

— Либо она лежит на поверхности — и тогда по-своему формализована и регламентирована, либо скрыта — и тогда у общества есть второе дно. Всегда есть второе дно.

«Да, — подумал Леон, — он прав, странный мир. И странность заключается именно в заурядности — не в тягостной унылой обыденности, а в узнаваемости. Он похож на приукрашенные картинки из детского учебника земной истории или на плохой костюмированный фильм из средневековой жизни — плохой именно потому, что, как и положено плохому фильму, приукрашивает грубую действительность, не желая замечать ее темные стороны — ни крови, ни грязи». Порою Леону, когда он лежал без сна на непривычно мягкой постели, и самому казалось, что перед ним разыгрывается какое-то неторопливое представление, действо длиною в человеческую жизнь; и стоит лишь заглянуть за тщательно расписанные декорации — и он увидит пыльные маховики и веревки, всю странную машинерию, которая приводит в действие нарядные фигуры, подобно пружинам и колесикам в часах на ратушной площади. Он потряс головой, отгоняя наваждение.

— А вдруг мы все-таки наконец нашли идиллию? Ты что, совсем не допускаешь такой возможности? Ну, пусть примитивную, патриархальную, но — идиллию!

— Я — палеопсихолог, — сердито сказал Берг, — а ты — невежда.

Леон уселся верхом на массивный, очень неудобный стул.

— Тогда объясни мне, палеопсихолог, — сказал он, — почему только один континент населен?

Берг пожал массивными плечами.

— Это не ко мне, — сказал он. — Тут археологи нужны, а не этнографы. Вот дождемся катера, представим все данные — пускай проведут раскопки на втором континенте и на архипелаге. Наверняка хоть что-нибудь, да найдут.

— Хоть какие-то племена, — настаивал Леон, — хоть дикие, хоть каннибалы…

— Хоть с ушами на плечах, — подсказал Берг.

— Ну…

— Собственно, — сказал Берг, — если поразмыслить, то, наверное, все дело в природных условиях. По-настоящему плодородной почвы тут немного. А при таком примитивном земледелии… Вот они и сгрудились тут, в Срединных отрогах. На побережье пара-другая поселений… Рыбаки, охотники…

— Торговые города испокон веку на побережье стояли. А тут — «пара-другая поселений».

— Торговать-то не с кем. Из-за моря, я имею в виду. Откуда городам там взяться?

— Вот и я о том же, — сердито сказал Леон.

— Это дело выездной экспедиции, — повторил Берг, — пусть у них голова болит. От нас что требуется — сидеть тут и обаятельно улыбаться маркграфу. Послушай, почему бы тебе для разнообразия не перестать морочить мне голову и не пойти баиньки? Знаешь, когда у них утренняя служба начинается? А тут еще и конец света.

Леон покачал головой и направился к двери, ведущей в его собственную спальню — слишком большую, чтобы посредством примитивного камина ее удалось протопить как следует. Впрочем, ночные холода тут редки.

Уже у порога он вновь обернулся:

— Ты не слишком-то любопытен, верно?

— Я — человек на своем месте, — сухо ответил Берг. — Я профессионал. Для Службы настали не лучшие времена с тех пор, как туда хлынули такие вот аматеры. Все романтику ищут. А какая тут романтика? Работа, притом нудная работа. А вам все приключения подавай.

Леон вздохнул. Он состоял в Посольском корпусе уже больше трех лет и не заработал ни одного нарекания, но кто-то вроде Берга нет-нет да и упрекнет, что ему, мол, до порядочного полевого медиевиста расти и расти.

* * *

Даже яркий утренний свет не поглотил пламя сверхновой — оно лишь побледнело и теперь дрожало в рассветном небе, точно белый огонек на ветру. Картина была непривычная и слегка тревожная, и замок на холме, освещенный странным двойным сиянием, казался игрушечным. Ощущение это подкреплялось хрупкостью ажурных конструкций: крепостные стены, хоть и массивные, ухитрялись выглядеть изящно — на их отделку времени было хоть отбавляй. Здешняя новейшая история была богата мелкими пограничными стычками, но не знала крупных войн; все держалось на сложной системе родственных связей владетельных особ — каждый приходился своему соседу в худшем случае зятем или троюродным кузеном.

Небольшой готический собор на городской площади был набит народом: и впрямь конец света, подумал Леон. Он покосился на двойной алтарь в глубине апсиды — тот, казалось, выплывал из полумрака навстречу смутному сиянию многочисленных свечей; но покров на нем был старый, не дареный — темная тяжелая ткань, сплошь покрытая золотым шитьем. «Интересно, наш-то полисиликоновый отрез куда они дели? Опять в сундук засунули?»

Поверх склоненных голов местной паствы (оба посла были на полголовы выше среднего аборигена) он с любопытством оглядывал убранство собора. Примас явно решил не рисковать — а вдруг все же знамение предвещает нечто и вовсе непредвиденное, — и проповедь его была так пересыпана всяческими аллегориями, что смысл уловить было нелегко. Насколько Леон понял, речь шла о каком-то человеке, который, спасаясь от единорога, угодил в глубокую яму, дно каковой кишело змеями, жабами и другими рептилиями — население этого странного террариума примас описывал долго и с каким-то зловещим удовольствием. Потом он посадил в яму дерево и решил пополнить бестиарии млекопитающими — два зверя, белый и черный, подрывали корни несчастного растения. «Ну, звери-то символизируют Братьев, — подумал Леон, — но подо что они подкапываются? Под мироздание? Значит, у нас все-таки конец света?»

Он поглядел на Берга — тот, похоже, записывал эти откровения, включив вмонтированный в драгоценный аграф миниатюрный диктофон. Тем временем разошедшийся примас запустил в свой зоопарк еще и дракона. Вконец запутавшись, Леон стал разглядывать тимпан западного портала. Огромный медальон с изображением братьев-двойников, похожих на двуликое, четверорукое существо, делил тимпан пополам.