Книга Есть только миг - Анюта Тимофеева

хозяйке: предательство должно быть наказано. Но — так нерационально распорядиться этим экземпляром?

Мужчины, которых прислала Ейсенийя, принесли и сгрузили мне в аэрошку ее подарок; Валерий уже почти пришел в себя и смог сидеть, прислонившись к скамье. Он не поднимал на меня глаз и, видимо, прилагал все усилия, чтобы не дать прорваться мышечной дрожи — и от ужаса, и просто потому, что был измучен.

Он был без рубашки, и я разглядывала мускулистую спину, покрытую подживающими разноцветными сине-желто-зелеными синяками и заживающими рубцами от порки. Потом за подбородок подняла его лицо, чтобы разглядеть как следует: красивые выразительные черты — ну, все же его жена выбирала себе мужа не только по родословной, но и по внешней привлекательности; уже далеко не мальчишка, и мысль в глазах есть. Похоже, что это не тупой неблагодарный зверик предал свою хозяйку, а что-то серьезное у них произошло.

Каштановые волосы, довольно короткие — мне сейчас показалось, что они обрезаны, причем явно не в салоне, бледное даже под загаром лицо, и выразительные серые глаза в окружении густых и черных, словно накрашенных, ресниц. Такая универсальная внешность, которая понравится женщине с любой планеты, и такого мужчину тоже можно встретить в любой точке обитаемого космоса, включая Землю. Вот только там бы он, скорее всего, был бы преисполнен осознания собственной неотразимости, а сейчас на меня с бледного измученного лица обреченно смотрели глаза, в которых плескался откровенный страх. Он ничего не знает о своей участи, и пощады от женщины точно не ожидает.

* * *

— Рассказывай.

Я сидела в кресле около большого окна, через которое виднелся разросшийся заброшенный сад. Мужчина стоял передо мной на коленях. Красивый — здесь других и не держат, но замученный.

— Что ты сделал? — продолжила я расспросы.

— Вам ведь рассказали… — безнадежно начал мужчина. — Простите, госпожа, я не отказываюсь говорить! — вскинулся он, поняв, как его слова может понять новая хозяйка. Просто… вряд ли я лучше расскажу.

— Я хочу услышать это от тебя, — повторила я. Странно, но мне показалось, что мужчина не хотел рассказывать не из страха, а потому, что ему было стыдно за свои поступки. Но он, наконец, сделал над собой усилие, и начал рассказ, явно контролируя эмоции и стараясь держать лицо:

— Госпожа, я шпионил против Дома своей жены. Я был готов изменить свой жене с другой женщиной.

— Ты же был первым мужем госпожи Ейсенийи, чего тебе не хватало? — я искренне не могла этого понять.

— Мне не хватало внимания моей жены, — еле слышно ответил он. — Я позволил себе желать невозможного…

— А с кем ты ей изменял, для кого шпионил? — спросила я.

— Госпожа, если моя жена сказала вам — для кого, вы и сами знаете; если нет — я вам не скажу, — неожиданно твердо ответил он.

И я с изумлением поняла: «Не скажет. Будет эту женщину выгораживать, а ведь ему самому терять уже нечего. Ломать его придется жестоко — там такой характер вырисовывается… Но, с другой стороны, если я не возьму его для себя, то его казнят, медленно и мучительно. Главное, чтобы он сам понимал разницу.»

— Ну, что же, в общем, мне все понятно, — резюмировала я.

* * *

Я сняла здесь, на окраине Венгсити, дом. Даже, пожалуй, домик — один из самых маленьких в округе, зато и самый дешевый. К тому же, видно было, что владелица давно не занималась своей собственностью — вся обстановка древняя, бедненькая — есть только самое необходимое. Впрочем, две спальни, укомплектованные мебелью, там были, кухня с необходимым минимумом оборудования тоже была, и даже все работало — это уже хорошо.

Деньги я в последнее время тратила с опаской, потому что совершенно не представляла, какими будут расходы, зато прекрасно помнила свои доходы — и они были не слишком велики. И вот теперь денег как не было, так и нет, зато я умудрилась купить наложника. Впрочем, иной вариант я и не рассматривала — раз Ейсенийя согласилась продать этого очень невезучего парня, я его забрала. Будем жить в этом доме, пока останутся деньги на съем жилья… Почему-то появляется сравнение с тем, кто, лишившись собственного дома, подбирает на улице котенка, потому что в одиночку маленький зверенок точно умрет от голода и холода. Ну, вот и будут пытаться выживать уже вдвоем…

Впрочем, какая разница — я давно уже живу только сегодняшним днем, а Валерий — мое приобретение — вообще уже ни на что не надеялся. На самом деле, он должен ненавидеть меня, а он… нет, не ненавидит.

Не знаю, зачем я сделала то, что сделала… Хотя, возможно, знаю — проверяла, не ошиблась ли я в своем порыве; проверяла, что же за человек мне достался, и… наказывала его так, как он привык. В их культуре — в нашей культуре, ведь я ничего не забыла — измена жене и предательство Дома подразумевают страшное наказание, именно то, что озвучила его хозяйка. Она хотела его достаточно помучить, кастрировать и казнить. Я вспомнила все садистские навыки, которые знала. Я не ненавидела его, просто это было наказание. Я хотела проверить его предел.

* * *

Здоровенный мужчина беспрекословно подчинялся женщине, от которой мог просто сбежать — ведь ни я, ни его бывшая хозяйка не ставила ему чипы и не заковывала в наручники.

Он терпел, даже не привязанный, как позаимствованный у Ейсенийи стек располосовал ему спину, и я совсем не жалела его, не заботилась о сохранности кожи, я оставила достаточно кровавых полос.

В довершение я приказала: «Раздвинь ягодицы руками и держи их». Он послушно выполнил приказ, уже непроизвольно вздрагивая от боли, и контролировал руки, чтобы они тоже не дрожали. Порка по яйцам — надеюсь, я не сделала его калекой, для этого заменила стек на строгий флоггер, но боль все равно была адская, в этом нет сомнения. И ни звука от него, только тело содрогалось в уже неконтролируемых мышечных спазмах.

— Все, наказание закончено. Можешь опустить руки. — И я ушла и оставила его одного.

Глава 4

Майя

Валерий сдавленно стонал, уткнувшись в подушку. Почувствовав чужое присутствие, он поднял лицо. Заплаканное, с искусанными губами — он точно не думал, что кто-то его увидит. Впрочем, вряд ли можно контролировать свое поведение при такой жуткой боли, которую он испытывал. Мне показалось почему-то, что, плюс к строптивому нерабскому характеру, судьба еще и наградила его повышенной чувствительностью к боли, и вообще повышенной чувствительностью. Видимо,