Книга Мы, Мигель Мартинес. Накануне - Влад Тарханов

пояса, в котором мне было постоянно холодно. Правда, пока что не заболел, наверное, держался из-за злости, главное, что держался. Я читал, что в экстремальных ситуациях организм мобилизуется и вероятные болезни отходит на второй, даже третий план. Зато этот вопрос сразу же расставляет акценты ситуации. Например, я не уверен, что нахожусь на Лубянке. Ведь глаза у меня были завязаны, а машина покружила по городу достаточно долго. Сначала я решил, что меня специально таскали по городу, чтобы запутать. А теперь появилась уверенность, что я не в подвалах ведомства товарища Кирова нахожусь, и эти два следака к системе НКВД если и имеют отношение, то только как копирайтеры, в смысле, скопировавшие оболочку, но вот смыслы были совсем другие.

— Понятия не имею, о чём это вы, гражданин следователь. — отмахиваюсь от щедрого предложения псевдомайора.

— Вот это ты, Миша, зря!

Не знаю, зря или нет, но только теперь я понял, что до сих пор меня не били, так, приласкали. А тут в кабинет, посмеиваясь, зашёл псевдолейтенант и они на пару принялись меня обрабатывать. Спасительная темнота не сразу спасла меня. Дважды меня отливали ледяной водой. И снова били. Явно в этом деле они имели большой опыт. Было адски больно. Помогало только мысль, что бьют не меня, Михаила Пятницына, а, блядь, Мишу Кольцова… этакое раздвоение личности наоборот. Антишизофрения. С третьего раза темнота пришла надолго.

Очнулся я в одиночке. Зеркала, как вы понимаете, под рукой не было, убедиться в том, что похож на отбитый кусок мяса не смог. Наверное, пару ребер мне всё-таки сломали, суки хреновы! И не только, попытался поссать — получилось кровью, значит, почки тоже отбили. В общем, хреново всё, очень хреново. И как это я не понял сразу, что тут что-то неправильно. Ведь, если вопросы были бы у товарища Сталина, то со мной стали работать два брата-гипнотизера. Они ведь даже в Испанию прилетели, когда возник вопрос по Орлову. Но нет, никто ко мне из этих товарищей не пришёл.

А потом меня потащили в подвал и поставили к стенке, где майор зачитал решение военного трибунала по моему делу, огласив приговор: «высшая мера социальной защиты — расстрел». Потом лейтенант с видимым удовольствием разрядил в меня буквально с пяти метров револьвер. Опять меня накрыла спасительная темнота. И опять ледяная вода привела меня в чувство.

— Кольцов, сученыш! Это была репетиция! Ты колись, ибо следующий раз будет всё всерьёз. И трибунал (сомневаюсь), и пуля в затылок (а вот тут сомнений нет).

После этого меня не били. Так, приласкали, чтобы я помнил, что я ничто и зовут меня никак. Сука! Кто же стоит за этими братьями-акробатами? Кто тут против вождя решил сыграть? Пока не знаю, но понимаю, что такую пешку, как я, раздавят и не поморщатся. Надо что-то придумать. Но что? Голова отказывалась работать. Инстинкт самосохранения куда-то исчез!

[1] См. предыдущие романы серии «Мы, Мигель Мартинес».

[2] Ошибается, это звание приравнивалось к комдиву, то есть командиру дивизии, фактически соответствовало генерал-майору, хотя при переаттестации некоторые комдивы в РИ становились полковниками, могло быть, теоретически, и генерал-лейтенантами, правда, о таких случаях ничего не нашёл.

Глава вторая

Все тайное когда-нибудь становится явным

Глава вторая

Всё тайное когда-нибудь становится явным

Москва. Горки Ленинские.

Февраль 1937 года

И опять никакой свободы. Стоило мне только бросить окурок в стоящую рядом урну, как неизменный вечерний охранник жестом пригласил меня вернуться в помещение. Номер у меня прямо-таки роскошный: в подземном этаже, точнее, во втором подземном этаже, если считать сверху. Всего их тут четыре штуки. Узкими лестничными переходами спускаемся на необходимый уровень. Вот, честное слово, никак не пойму, как они умудрились по таким тонким лестницам протащить да те же топчаны, которые тут заменяют кровати? Впрочем, вот и моё место сна и отдыха… именно что отдыха.

Неделю назад я очнулся от выстрелов. Неужели? На какое-то мгновенье мелькнула надежда, мелькнула, и тут же пропала. Дверь темницы со скрипом открылась и на меня уставился черный зрачок револьвера. «Так вот ты какая, смертушка» — отчетливо мелькнуло в голове. Это был тот самый молодой и злобный лейтёха, вот только смотрел он на меня даже как-то жалостливо, что ли: «Мол, извини, мы это не планировали, ты сам виноват», или «они во всём виноваты». О какой ерунде порой думаешь перед смертью! Выстрел грохнул где-то совсем рядом, голова моего мучителя разлетелась, как арбуз. А неподалеку раздался чей-то властный, но весьма неприятный, даже скрипучий голос: «Симоненков, ну сколько тебе говорить, в тело надо целиться, в тело — а ежели б ты промахнулся?». «Дык я не прамахиваюсь, таварыщ лейтенант госбезапасности» — с неповторимым акающим говором ответил неизвестный мне Симоненков.

Ну вот, глюки пошли у меня, что ли? Совсем крыша поехала, значит, такая моя доля. Откуда тут взяться настоящим энкавэдистам. Нет, я понимал, что меня обязаны искать, но то, что так долго никто не делал попытки вытащить меня отсюдова, это как-то настораживало. Тем не менее, сон оказался явью. В камеру заглянул неизвестный мне человек в форме НКВД. Посмотрев на моё тело, он крикнул: «Врача сюда»! Пришлось перетерпеть еще добрый час медицинских издевательств. Почему издевательств? Потому как малейшее прикосновение к телу вызывало приступ адской боли. Мне казалось, что уже ничего сильнее болеть не может. Может! И доказал мне это не палач неизвестного происхождения, а обычный советский доктор. Правда, скорее всего, этот врач имеет отношение к ведомству товарища Кирова.

И вот я оказался в этом месте. Где конкретно, сказать не могу. По ощущениям и воздуху, который тут опьяняюще чист, мы где-то за пределами города. Это какая-то база или бывшее поместье, может быть, дача какой-то большой шишки. Я тут восстанавливаюсь. Индивидуальный медицинский пост, надежная охрана, специально подобранная диета. К сожалению, моя комната находится в подземном помещении, как сказал начальник охраны объекта, это единственное место, где меня не достанет снайпер. Следовательно, опасность для жизни еще не прошла. Поэтому выхожу на прогулку только перед ночью. И курю очень аккуратно, в специально отведенных местах, откуда огонек папироски никто не сможет увидеть. Вообще прогулки даются мне с большим трудом. Нет, я обхожусь без костылей, но ходить очень и очень трудно. И всё равно, стараюсь двигаться самостоятельно, через боль. Нет, не через слёзы и боль, а только через боль — слёз у меня не осталось. До сих пор не пойму,