Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский

class="title1">

Глава первая

1. Многие, наверно, помнят нещадный летний зной того года: даже трава в лугах пожухла и высохла. Но крестьянам в Альтенштайне не забыть то лето из-за истории с Даниэлем Друскатом.

Они знали Друската, как любого, кто живет по соседству. Знали его привычки, походку, манеру говорить, одеваться. И о жизни Друската кое-что было известно, ведь он не раз преподносил сюрпризы.

Люди помнили, как много лет назад отнесли на кладбище молодую жену Друската, как он стоял у открытой могилы, в оцепенении, с сухими глазами, и крепко держал за руку маленькую дочку. Ей в ту пору было лет пять, тоненькие хвостики косичек с черными бантами, чересчур уж хрупкая для своего возраста — малышка, видно, в мать пошла, та вечно прихварывала, пока болезнь прежде времени не свела ее в могилу. Его тогда жалели, хотя кое-кто и не прощал, что он первый в деревне похоронил жену без пастора и колокольного звона. Вероятно, потому гроб и провожало столько народу; люди теснились в каменной ограде крошечного кладбища, пришел и сам старик Гомолла, секретарь Веранского райкома, из чего можно было заключить, как ценит Даниэля Друската партия. Гомолла сделал все как надо и говорил даже трогательнее, чем обычно удавалось пастору в таких обстоятельствах, — так по крайней мере считали многие, кто из участия или из любопытства присутствовал на печальной церемонии.

Люди жалели Друската и вместе с тем обижались на него, так как он не принимал сострадания. Нашлись в деревне и женщины, готовые помочь ему по дому и присмотреть за ребенком, но он отказывался: либо молча качал головой, либо в лучшем случае говорил: «Большое спасибо».

Он слыл чудаковатым, не был ничьим должником и ни с кем не панибратствовал. Однако в деревне очень быстро и совершенно естественно признали его своим.

Недели две назад он выступил с речью на окружной конференции СЕПГ и с тех пор стал известен по всей стране, о нем писали газеты, даже портрет опубликовали. Каждый мог заметить, что председатель из Альтенштайна человек серьезный, и каждый мог прочесть, с какой смелостью он называл своими именами вещи, о которых открыто не говорили, хотя они и возмущали многих на селе.

В понедельник под вечер его забрали. Все были в недоумении. А днем позже из деревни исчезла шестнадцатилетняя дочь Друската, Аня. Дом стоял на замке, стучи не стучи — не откроют.

Если не считать необычной духоты, вечер, когда забрали Друската, начался буднично.

Было, вероятно, чуть больше шести, так как продавщица мягко, но настойчиво выпроводила из лавки последних покупателей: шедших со смены трактористов и мастеровых, которые перестраивали полуразвалившийся деревенский трактир в загородное кафе. С бутылками пива в руках мужчины сгрудились у магазина, обступив молочный лоток, что-то рассказывали друг другу, прежде чем разойтись по домам, курили, потягивали пиво, временами, когда мимо проходили девушки, то один, то другой восхищенно присвистывал.

Все без исключения заметили автомобиль, который, подпрыгивая, въехал в деревню. Альтенштайн лежал в стороне от шоссе, и машины еще привлекали к себе внимание. Мужчины проводили автомобиль взглядом — черная лакированная «Волга», непонятно, почему этот цвет облюбовали учреждения? Трое пассажиров. Машина неторопливо, словно что-то выискивая, подскакивала на булыжной мостовой и наконец остановилась у палисадника Цизеницов.

Цизенициха, которая по причине водянки раньше срока вышла на пенсию и распухла от щиколоток до двойного подбородка, вечерами выползала на крыльцо. И дома и на улице она носила шлепанцы: туфли не лезли. Присесть на пороге, как другие женщины ее возраста, и всласть поглядеть, что творится вокруг, Цизенициха не могла — вставать трудненько, поэтому она вообще избегала садиться. К тому же, по ее словам, стоя лучше видишь мир, а миром для нее была собственная деревня. Женщина стояла почти неподвижно, опершись на штакетник, которому нелегко было выдержать ее, и только временами шевелила рукой, спасаясь от мух или отгоняя нахальную курицу, собравшуюся истоптать палисадник.

Так вот. «Волга» остановилась прямо у калитки. Что пассажиры люди непростые, Цизенициха смекнула сразу, по их поведению: обычно приезжие опускают стекло, а иной раз еще и подзывают к себе, чтоб разузнать дорогу. Эти — нет. Один вышел из машины, вежливо поздоровался и спросил, где живет Друскат.

Господи, затараторила Цизенициха, где уж тут заблудиться... последний дом, да-да, выбеленный... в деревне в толк не могли взять, зачем это он вселился в лачугу. Сад, конечно, неплох, только дом для председателя нашелся бы и получше. Говорят, жене его тут нравилось, да она уж лет десять, как умерла... и это в тридцать-то лет... ох, уж эта болезнь... сама-то она тоже не шибко ходит. Цизенициха твердо решила втянуть незнакомца в беседу и наконец прямо спросила:

— Вы, видать, нездешний?

Но тот лишь поблагодарил. Тут Цизенициха окончательно сообразила, что все это значит.

Так она и объявила на следующее утро в лавке. Господи, неужто можно быть такими непонятливыми — она подозрительным взглядом обвела собравшихся в лавке женщин: чужих нет, все свои.

— Госбезопасность, вот что, — прошептала Цизенициха и скрестила руки на могучей груди. Статная продавщица — она каждый понедельник ездила в райцентр сооружать отливающую рыжиной прическу, и кое-кто считал это признаком высокомерия, а то и буржуазности — поднесла руку к горлу:

— Не может быть!

— Вам говорят.

Цизенициха же видела все своими глазами. Ноги у нее никудышные, но, как на грех, именно в тот вечер у нее сбежала наседка...

— Еще пачечку маргарина. Достань-ка, Адель. Ты ошиблась, для теста я всегда беру тот, что по марке.

...Кто не знает истории этой дурищи, которая втихомолку высиживала в сарае тухлые яйца и наконец в один прекрасный день, гордо распушив перья, явилась во двор с единственным жалким цыпленком. Так вот, эта самая курица и сбеги в тот момент вместе с цыпленком, и мамаше Цизениц с криком «цып-цып» пришлось ковылять в шлепанцах к домику Друската, чтобы выследить безмозглую паршивку. Тут она и увидала, как они обступили чернявого — вовсе парень был не в себе! — и повели к черной «Волге». Господи, ка́к он на нее взглянул, прямо до костей пробрал. А Аня, обливаясь слезами, стояла в дверях и ломала руки, воображуля эдакая, не раз ведь забывала сказать мамаше Цизениц, который час.

Вот о чем поведала Цизенициха, величественно восседая на скамейке, пока женщины передавали ей продукты, которые она