Книга Не бойтесь кобры - Евгений Ефимович Березиков

здесь держится только месяц-два, пока есть влага, а затем все зачахнет, и уже в конце июля — начале августа от этих ярких красок останутся только две: пепельно-желтая и грязно-зеленая. Плоды дикушек опадут с невызревшими семенами. Таков закон безводья.

А земли здесь хорошие, плодородные, недаром по ним болит душа у первого секретаря райкома партии. Как-то, проезжая здесь с Баскаковым, Абдуллаев показывал:

— Вон, площадку видишь в пятьдесят гектаров? Здесь посадим помидоры, а правее, там можно высеять картофель, а если на склоны холмов подать насосами воду, то можно будет посадить террасированные сады и виноградники. Прибавка к районному да и к областному столу ощутимая. Вот только бы привести сюда воду, а земли здесь — вон ее сколько. На протяжении всей гряды гор и по долине Кокдарьи на целых тридцать километров.

— А людей-то где столько возьмешь, ведь предгорное земледелие — дело трудоемкое.

— Людей в окрестных кишлаках много. И умельцы они будь здоров какие. Маленькие клочки земли, что поближе к родниковой воде, еще дедовским способом — омачом[2] — обрабатывают. А если дать сюда воду да земли засеять люцерной и другими многолетними травами, не только неприхотливую овцу в этих местах содержать можно будет, но и крупный рогатый скот.

И, немного помолчав, добавил:

— Ты не пробовал здешнего коровьего молока?

— Нет, не проходилось, — ответил Баскаков.

— Ну, так знай, что оно по вкусовым качествам не уступает знаменитому вологодскому и австралийскому молоку. Я тебя при случае угощу. Есть здесь одна коровенка. Ее держит пенсионер и ветеран революции Шариф-бобо.

И действительно, через два дня, когда объехали всю трассу предполагаемого водохранилища, Абдуллаев привез Виктора Михайловича к одинокому домику, что притулился у скалы, невдалеке от старой разрушенной мечети.

Залаяли псы. Навстречу машине выскочили два огромных чабанских волкодава. Затем появился маленький, худенький старичок с суковатой палкой в руке. Бороденка его была льняного цвета и жиденькая, а глаза — живые, смеющиеся.

— Салом алейкум, Шариф-бобо, — обнял его Абдуллаев.

— Да будет мир с вами, дети. Спасибо, что навестили старого Шарифа, — удивительно молодым голосом сказал старик, а сам из-под ладони посмотрел на Баскакова.

— Это я вам, бобо, в гости привез своего друга. Мы вместе учились в институте, — представил Абдуллаев товарища.

— Ну, хорошо, заходите, желанными гостями будете.

— А ваша коровенка «Черное ухо» как себя чувствует? Дает молоко?

— Куда же ей деться. В прошлом году отдохнула, а в этом телочку принесла. И удой хороший. Видишь, сколько чакки[3] наделал. Скоро внучка приедет. Заходите, заходите, гостями будете.

Молоко, что подал Шариф-бобо гостям в гончарной касушке[4], действительно, оказалось настолько вкусным, что Баскаков выпил все до дна. А в посудине, как видно, не менее литра.

И молоко, и старик, да и место под скалой так понравились Баскакову, что он при выборе стоянки для своей экспедиции и места лучшего не желал. Так и сделал. Разбил свой лагерь неподалеку от жилища Шарифа-бобо. Старика взял сторожем — получилось вроде платы за постой.

Машину подбросило, а затем повело вбок и книзу. Это проезжали оползень. Баскаков задержал свой взгляд на пепельно-серой, ровной, словно зацементированной, площадке, что лежала ниже дороги.

Он уже был наслышан об этом месте. И знал, что проблему оползня будет решить нелегко. Ведь именно здесь должна пройти трасса отводного левобережного канала.

— А ты что, Майлиев, думаешь по поводу этого места? — спросил Виктор Михайлович, показав директору совхоза в сторону оползня.

— Э-э-э! Наука — сильная вещь. Пройдете, — нехотя отмахнулся тот. И, немного подумав, добавил: — Это у эмира Бухары Абдуллахана, что триста лет тому назад здесь строил канал, не вышло. А у нас выйдет.

— Гляди, какой храбрый строитель нашелся, — обернулся к нему Хусаинов. — Это же тропа кобры, разве ты не знаешь? А она — дитя нечистого. Вот и проваливается здесь все, что ни задумают построить.

— Не слушай его, Виктор Михайлович, он дивана́[5] у нас, — как-то нараспев сказал Майлиев, а сам отвернулся и стал смотреть в сторону гор. Так и ехал с тех пор молча.

Баскаков и раньше слышал, что в этом месте несколько раз пытались прорыть канал, так как это было единственное равнинное место в горах. Но каждый раз, как только люди пускали воду, именно на этом самом дьявольском месте, как его прозвали местные жители, канал на протяжении ста — ста двадцати метров смывало, а грунт сносило далеко в низину.

Ссылались на гнездовье кобры, что водится в этих местах, на нечистый дух. Но это были суеверия. И все-таки загадка оставалась. Причину оползня предстояло уяснить. Баскаков решил — откладывать не стоит, как только вернется из Ташкента Халил Кахрамонов, пусть этим делом и займется.

Вспомнив этого живого симпатичного паренька, Баскаков улыбнулся. Третий год Халил с ним в экспедиции. А как будто целую вечность рядом. Всей душой и сердцем привязался к нему Баскаков.

Машина остановилась на центральной усадьбе совхоза. Директор и Хусаинов сошли здесь, а начальник экспедиции поехал дальше, хотя его и приглашали остаться на чашку чая. Баскаков торопился, ему хотелось скорее попасть в свой вагончик, чтобы пересмотреть всю документацию, подготовить самое главное к приезду Арипова. Ведь приезд первого секретаря обкома партии к месту будущего водохранилища Баскаков рассматривал, как событие, для себя очень важное.

А тем временем уазик ходко катил по каменистой улице главного кишлака совхоза. Водитель — молодой узбек в новенькой ферганской тюбетейке — попросил разрешения забежать в магазин. Виктор Михайлович противиться не стал. Он тоже вышел из машины, чтобы размяться. Увидев за магазином на пригорке какой-то архитектурный памятник, не спеша пошел посмотреть его. Это оказалась старинная мечеть. Насколько позволяли Баскакову его познания, он определил время постройки, примерно XV–XVI век. Резные колонны айвана[6] высотой 7–8 метров сохранились хорошо. Небольшой дворик, традиционный хауз — водоем, который был обязательной принадлежностью мечети… И прекрасно сохранившийся минарет — стройный, высокий, чем-то напоминавший горских старцев, до конца жизни сохранявших стать и силу.

«Были же мастера, — промелькнула мысль. — И без институтов строили!»

В мечеть вели три двери, и все двустворчатые, резные, да какой тонкой работы! Глаз не сразу оторвешь. В их узоре целая эпоха: тут и изящество линий, и философия орнамента, и национальная традиция. И какое же варварство: на двух боковых дверях, прямо на тончайшей резьбе, огромными дюймовыми гвоздями крест-накрест были прибиты горбыли. Это значило, что двери были непроходными, а на центральной, парадной, висел на пробоях огромных размеров ржавый амбарный замок.

Послышалось бряцанье ключей. Это к мечети трусцой