Книга Золотой осел - Луций Апулей

не могло не иметь значения для молодого Апулея, не привыкшего к нужде и уже успевшего истратить значительную часть своего состояния. Но родственники первого мужа Пудентиллы заподозрили Апулея в том, что, по-видимому, не приходило ему в голову, — в желании лишить сыновей материнского наследства. Они сумели восстановить против него Понтиана, который даже попытался расстроить им же самим подготовленный брак. Но Понтиан вскоре умер, успев перед смертью помириться со своим другом и отчимом. Тогда неугомонные враги писателя воспользовались младшим сыном Пудентиллы, от имени которого была подана в суд жалоба, обвинявшая Апулея в занятиях магией, с помощью которой он будто бы и совратил честную вдову Пудентиллу. Ответом на это нападение была знаменитая «Апология» — речь Апулея в защиту самого себя от обвинения в магии, произнесенная им в городе Сабрате перед судом наместника Африки, проконсула Клавдия Максима, — важнейший источник биографических сведений о писателе. Процесс происходил между 156 и 158 годами; большинство ученых склонно датировать его 158 годом, и сама эта дата — ключ к хронологии жизни и творчества Апулея.

Апулей был оправдан, но его надежда, что процесс покажет врагам всю бессмысленность их ненависти и пресечет их преследования, вероятно, не сбылась: вскорости он покинул Эю и переехал в Карфаген. Остальные события его жизни нам почти неизвестны; неизвестна и дата смерти. Мы знаем только, что в 70-е годы он был еще жив и пользовался в Карфагене и других городах Африки громкой славой блестящего оратора и выдающегося философа. Жрец бога Эскулапа, покровителя Карфагена, он был избран также на почетную должность верховного жреца провинции, дававшую право председательствовать в провинциальном сенате. Но, кроме этих немногочисленных и слабо связанных друг с другом фактов, мы обладаем еще изумительным автопортретом Апулея, который складывается из многих черточек, разбросанных по всем его произведениям.

3

Творческая продукция Апулея была весьма обширной. Известно, что он писал и на латинском и на греческом языках и очень гордился тою легкостью, с которой умел переходить с одного языка на другой.

Ни одно произведение из написанных Апулеем по-гречески до нас не дошло. Однако и латинские его сочинения известны нам далеко не полностью. Только по незначительным фрагментам, по названиям и даже намекам мы знаем о сборнике его шуточных и любовных стихотворений, сборнике каких-то рассказов (возможно — эротических анекдотов), романе «Гермагор», о значительном количестве произнесенных по разным поводам речей, декламаций и гимнов в честь богов или знатных покровителей писателя. Погибло большинство его переводов с греческого на латинский в прозе и стихах, трактат «О государстве», все естественно-научные труды Апулея, составлявшие предмет его особой гордости. Кроме того, известно, что ему принадлежали книги по истории, математике, музыке, астрономии, сельскому хозяйству. Любознательность Апулея поистине не знает границ, но знания его, насколько можно судить, поверхностны, и его научные сочинения не поднимались выше уровня компиляции.

Все, что сохранилось и дошло до нас из творческого наследия писателя, может быть разделено на три группы: философские сочинения, речи и декламации, роман «Метаморфозы» («Золотой осел»).

Апулей чрезвычайно дорожил званием философа-платоника. Однако как философ он крайне слаб и несамостоятелен. Все же трактаты «О Платоне и его учении», «Об истолковании», «О вселенной» (принадлежность двух последних трактатов Апулею многими оспаривается), а также философская декламация «О божестве Сократа» представляют значительный интерес для историка философии. Из них можно видеть, как еще за сто лет до Плотина намечается переход от объективного идеализма Платона к мистическому неоплатонизму, который представлял собою, по словам Маркса и Энгельса, «фантастическое сочетание стоического, эпикурейского и скептического учения с содержанием философии Платона и Аристотеля».[1]

Уже упоминавшаяся выше «Апология» — чуть ли не единственный образец судебного красноречия императорской эпохи, речь, действительно произнесенная перед судьями в защиту собственной жизни. Несомненно, текст речи перед изданием подвергся некоторой переработке, но, надо полагать, незначительной, поэтому «Апология» дает представление об ораторской манере Апулея — свободной, кокетливо-декламаторской манере «второй софистики». Кажется, будто Апулей не защищается, а просто выступает перед публикой, желая доставить удовольствие эрудированным и философски образованным слушателям, взяв темой нелепые нападки своих обвинителей. В своей виртуозно построенной речи Апулей дает бой на нескольких рубежах, причем, переходя с рубежа на рубеж, не отступает, а, напротив, наступает. Он мог бы просто отрицать все обвинение в целом, так как оно противоречит его безупречному нраву и образу жизни. Однако он принимает вызов и доказывает несостоятельность каждого пункта обвинения в отдельности. Установив затем, что дело это не имеет ничего общего с магией, Апулей идет дальше: он показывает, что, будь он даже величайшим из магов, все же не было ни малейшего основания привлекать его к суду. Трем главным линиям этой «обороны» соответствуют три составные части, на которые разделяется речь. В первых двадцати пяти главах Апулей рассматривает нападки противников на его внешность, происхождение и образ жизни. Оказывается, что каждый его поступок находится в строгом соответствии с идеалом философа-платоника, а следовательно, безупречен и далек от преступления. Вторая часть (главы 26—65) — опровержение наветов, непосредственно касающихся магии. (Сами наветы чрезвычайно забавны с современной точки зрения: так, например, Апулея подозревали в том, что из двух рыбешек с неприлично звучащими названиями он составляет приворотные зелья.) Конец речи (главы 66—103) особенно интересен. Это «narratio», то есть «повествование», содержащее последовательное изложение событий, предшествовавших процессу; оно должно было убедить судей в том, что не страшные заклинания колдуна, а сама жизнь со своими естественными мотивами, побуждениями и всевозможными случайностями привела Пудентиллу к браку с Апулеем. В этой части, изобилующей яркими реалистическими деталями, развертывается талант Апулея, неподражаемого мастера яркого картинного описания. Знаменитая апулеевская ирония принимает в «Апологии» разные формы — от тонкой, еле заметной усмешки до пронзительного сарказма. Чего стоит, например, одно только рассуждение о вдовах, прельщающих женихов большим приданым:

«Впрочем, какой человек, хоть немножко разбирающийся в жизни, осмелился бы порицать вдову и женщину уже далеко не в расцвете красоты, но еще в расцвете лет, если бы она, пожелав выйти замуж, старалась большим приданым и выгодными условиями привлечь к себе молодого человека безупречной внешности, характера и происхождения? Красивая девушка, будь она даже очень бедна, все же с избытком наделена приданым: она приносит мужу юную свежесть своей души, обаяние красоты, нетронутый цветок невинности… А женщина, потерявшая супруга,